Леонид Яковлевич не верил в Конец Света и не мог позволить себе поверить в позволившего себя распять якобы из любви вот к этим — пятящимся из его кабинета людям — Бога. Бог Садальского был сильным, карающим, избирательным в своей любви. Он ждал жертвы. Настоящей жертвы, а не свечек и песнопений…
Что-то пошло не так. Но это что-то не пугало Леонида Яковлевича. Что-то даже при самой идеальной работе всегда давало сбой. Так было во время всех войн и революций. Выпирала вдруг наружу какая-нибудь нелицеприятная правда, но очень быстро умелые люди превращали её в презираемую всеми ложь. Процесс всегда был под контролем. Чёрное превращалось в белое или, на худой случай, в серое, а белое легко маралось.
И теперь, даже если весь мир рухнул и осталось только это маленькое пространство вокруг города, Леонид Яковлевич готов был принять на себя бремя правления. Все последние годы он недоумевал, почему, несмотря на столько трудов и стараний, несмотря на огромную пропагандистскую машину, выдавливание и уничтожение любого не то что сопротивления, но инакомыслия, несмотря на кропотливую работу исполнительных винтиков-чиновников, несмотря на то, что образование превратилось в дрессировку, а культура в китч, Россия постоянно соскальзывала с общего пути цивилизации. Что-то с этой страной с самых ранних пор было не так… И сейчас, когда людей почти не осталось, а нормальных вообще не осталось, кроме как дрессированных потребителей, развивающих экономику, и выброшенных на обочину маргиналов и пьяниц, чуть что — они, словно их живой водой полили, из пьяниц превращались в солдат, из маргиналов в работяг, но самое странное: народ жил отдельно от принимаемых законов и скрипа чиновничьих кресел, точно это были две разные страны.
И ещё оставались клерикалы. Верхушку Церкви частично можно было купить и запугать. Монастыри — нет. Леонид Яковлевич вспомнил, как он с отрядом специального назначения прибыл в один из монастырей, где надо было арестовать игумена якобы за организацию подпольного бизнеса. Ворота им открыли без проблем. Ребята в масках ворвались во двор, быстро оцепили периметр, но тут во двор вышел какой-то седой голодранец в прохудившемся подряснике. Не одежда — а ветхая марля. В буквально рваных кирзовых сапогах. С истёртым посохом в руке. Но самым удивительным у этого старика было лицо. Он вроде и смотрел прямо, но получалось, что он смотрит в небо. Выцветшие, буквально белесые глаза и восковое лицо. Казалось, ветер продувает его насквозь. Он вышел во двор из храма, где монахи, видимо, пытались вымолить у Бога пощады для своего игумена, и поднял руку. И потом медленно, словно воздух был густым и тягучим, перекрестил СОБРовцев на все четыре стороны. И случилось невероятное. Эти тупоголовые машины смерти вдруг стали подходить к нему за благословением. Срывали с себя не только каски, но и маски. Некоторые плакали. А старец шептал им что-то и сам плакал. Впрочем, игумен прятаться не стал, и сам вышел, и позволил себя увезти, но теперь получалось, что солдаты не арестовали его, а, собственно, охраняли. Пришлось потом вернуть главного монаха его братии в целости и сохранности…
Но более всего Леонида Яковлевича занимал вопрос: откуда в этом уже окончательно заблудшем и потерявшем общий облик стаде берутся эти седовласые старцы? Откуда? Не из таких ли вырастают? Он с прищуром посмотрел на фотографию Пантелея.
3
К тому времени, когда всех погрузили в автобус, Михаил Давыдович дочитывал четвёртое Евангелие. На соседнем с ним стуле сидел Серёжа, который внимательно слушал, рядом стояли Анна и Макар.
— И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрёт. Но Иисус не сказал ему, что не умрёт, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? — прочитал один из последних стихов профессор и вдруг остановился. — Это что значит? — воззрился он на Макара. — Что Иоанн Богослов не умирал? Что он всё это время был где-то на Земле?
— Многие в это верят, — уклончиво ответил Макар, — долгий разговор, у нас уже нет такого времени. Если оно вообще есть. Анна, тебе пора в автобус. Серёжа, беги за дядей Эньлаем. Вам надо ехать.
— А что было дальше? Что с учениками?! — почти взмолился Серёжа.
— Да… — рассеянно поддержал профессор… Дальше… Научишься читать и прочитаешь сам. Идите. Я не спал, — улыбнулся профессор Макару.
— Я знаю.
— Ну, дайте мне оружие. Я готов. — Михаил Давыдович бодро поднялся.
— Оно у тебя в руках.
— Что? — не понял сначала профессор.
— Оружие у тебя в руках. И оружие и защита.
Профессор понял и посмотрел на Евангелие, которое держал в руках.