И мусульмане хотели видеть Бога отстранённым и карающим. Он у них больше походил на заоблачного полководца и судию, прости меня, Всевышний, за такое сравнение. Распятого Сына Божия, как и действие Святого Духа, они не принимали. Хотя всё же почитали Иисуса пророком… Который вернётся судить… Да, трудно поверить, что Всемогущий Извечный Создатель позволил мерзкой толпе распять Свою Часть, Свою Кровь, Своего Сына. В это невозможно поверить, если не принять главной формулы — Бог есть Любовь.
Однажды на кладбище мы хоронили молодую женщину, у которой осталась семилетняя дочь. Меня удивило, что девочка не плачет, а молча наблюдает за всей церемонией. Внимательно и серьёзно.
— Прибрал Господь твою маму, Олюшка, — всхлипнула рядом с ней какая-то родственница.
И тут я услышал возражение верующего ребёнка, самое веское, пробивающее если не ум, то сердце насквозь.
— Не прибрал. Это игрушки прибирают! Бог взял маму к Себе, потому что любит её. Она и болела, потому что Он любит её. И она обязательно воскреснет, потому что Он воскрес первым! А если Он её не любит и если она не воскреснет, тогда зачем всё? Тогда ничего не надо! Даже хоронить не надо…
И больше никто ничего не посмел сказать. Даже священник, что восхищённым взглядом подивился детской мудрости.
Ох, как мы спорили с Михаилом Давыдовичем о Воскресении Христовом. Ну ладно, евангелисты его не убеждали. Сам анализ ситуации его не убеждал: что ни украсть, ни спрятать тело из-под стражи римских солдат они не могли. Не убеждало свидетельство врача Понтия Пилата Эйшу, не убеждал даже казначей синедриона, который и платил Иуде тридцать сребреников, Марфекант. И удивительно, как вычищали упоминания об этих исторических свидетельствах из интернета…
И лишь сегодня, уходя в автобус, профессор поднял на меня свои выплаканные глаза и тихо сказал:
— Теперь я знаю, Он воскрес.
— Знаешь или веришь? — тихо спросил я.
— И знаю, и верю…
У нас уже не было времени для самого главного разговора, и я только спросил его:
— Какие ощущения?
— Мне ещё никогда не было так легко, мне ещё никогда не было так всё понятно, мне ещё никогда не было так больно…»
6
Сначала Эньлай сопровождал автобус в одиночку. Но потом из переулков вынырнули «ланд круйзер» и «хонда-пилот» и, киношно визгнув покрышками, двинулись следом. Видимо, Никонов всё же недооценил бдительность Садальского. Пока они болтались на хвосте, соблюдая определённую дистанцию, Лю не особо волновался. Но когда вся кавалькада выехала за город, преследователи стали в буквальном смысле наступать на пятки. «Великой стене» трудно было тягаться с такими монстрами автопрома, поэтому Эньлай нелепо бросал машину из стороны в сторону, сбивая их с толку хаотичным движением. Тимур же постарался выдавить из автобуса всё, на что тот был способен.
Каким-то шестым чувством Лю понял, что внедорожники вот-вот ринутся на обгон. Автобус, конечно, мог своей многотонной массой сдвинуть и ту и другую машину, но в салоне были люди. Эньлай «моргнул» Тимуру фарами, а потом резко поставил автомобиль поперёк трассы. Сам выпрыгнуть не успел.
Великой стены из «Великой стены» в полном понимании не получилось. Но всё же хватило, чтобы преследователи были остановлены. «Land Cruiser» успел вильнуть и вылетел на обочину, лёг на бок, но затем совершил несколько кувырков через крышу. «Хонда» протаранила «Великую стену» точно по центру. От удара китайский джип покатился кубарем, превращаясь в металлическую труху, а японский, брыкнув задними колёсами, как копытами, встал на капот, мгновение постоял так, и всей массой опрокинулся, вращая колёсами, искря сминаемыми стойками. В этот момент Эньлай ещё был жив. Ему было абсолютно не страшно и не больно, потому что решение о поступке давно опередило страх, а боль перешагнула все возможные пороги, он думал об одном: Наташа и дети — они там?
Обе машины взорвались почти одновременно.
Яркая вспышка как будто открыла коридор, разорвав в клочья пространство. «Можно всю жизнь проклинать темноту, а можно зажечь маленькую свечку», — сказал в последний раз Конфуций. Свеча горела где-то далеко впереди…
Автобус притормозил. Тимур постарался рассмотреть в зеркало, что происходит позади. А когда понял, резко надавил педаль газа. Но этого Эньлай уже не видел.
7
Олег внимательно всматривался в плывущий за окном сумрак. Он вдруг осмыслил — что за этим окном. За стеклом — в мареве, едва похожем на рассвет, — была иллюзия города. До этого надо было додуматься ещё в первую ночь. Просто следовало остановиться и оглядеться. Декорации к жизни — не больше. Нет жизни — и декорации становятся нелепыми и никчёмными. Кладбище геометрических форм материи. И бойцы Эдика, что жмутся к углам соседних домов и стволам омертвевших деревьев, — пластилиновые фигурки.