— Ксения?! Алёна?!
Он снова вернулся на лоджию, открыл створку окна. В парке царили мрак и всё та же тишина. В соседнем доме — мёртвые окна, но в одном он увидел лепесток огня — свеча у кого-то в руках. Значит — не один. Значит — есть кто-то ещё. Олег поднял руку со свечой вверх и сделал несколько движений из стороны в сторону. Ему ответили.
— На улицу! — вслух решил он.
Задул свечу, легко нашёл вечно теряющийся карманный фонарь и вышел в подъезд. На какое-то время замер на лестничной площадке, пронизывая слухом двери и стены. Полное, непробиваемое безмолвие было ответом. Оно давило со всех сторон так, что сердце подпрыгивало в грудной клетке, словно пытаясь согреться. Знакомое чувство. Глубоко вдохнул, настраиваясь на спокойное приятие всего, что будет дальше. Вспомнил армию, уличные бои и то, что во время такого боя уже нельзя назвать ни страхом, ни ужасом, скорее — обострённым инстинктом самосохранения, заставляющим принимать мгновенные решения-реакции, движения, доведённые до автоматизма. Нужно ли это сейчас? Что-то внутри подсказывало — всё самое страшное уже позади.
— Может, применили какое-то сверхновое оружие? Оно убивает выборочно? — думать вслух было проще, ибо в голове жил пчелиный рой мыслей, вырвать из него одну существенную удавалось только с помощью языка, выговаривая её чуть ли не по слогам. Разговор с тишиной опять же придавал уверенности.
Улица встретила непривычным, как установил Олег, «нейтральным» теплом. Ни жарко, ни холодно, ни ветерка, чувство покоя такое, словно планета остановилась — не вращается, не плывёт по орбите.
— Статичная безвестность, — назвал он видимый мир, вглядываясь в ставшую жуткой безжизненную темноту в окнах соседних домов.
Там, откуда он ждал, скрипнула тяжёлая металлическая дверь.
— Двери скрипят — уже хорошо, — Олег продолжал разговаривать с кем-то, кто обязательно должен был его слышать. Словно на вселенский диктофон наговаривал.
Выхватил лучом фонаря приближающуюся фигуру. Сразу понял — женщина. Летний плащ, наброшенный, похоже, прямо на пеньюар. И домашние тапочки…
— Вы один? — голос, сплющенный ужасом.
— Нет, теперь нас двое, — напомнил Олег. — Моя фамилия Никонов.
— Никонов? Аня. А имя у вас есть?
— Олег.
— Вы милиционер?
— Почему вы так подумали?
— Тут апокалипсис, а у вас на лице спокойствие, как у памятника философу.
— А что, моё волнение добавит ситуации какой-либо определённости? У меня, между прочим, жена и дочь исчезли. Я не милиционер, я пенсионер, военный… Льготы, прочее…
— Жена и дочь? А у меня… сожитель. Ну… — Аня явно смутилась, — жили вместе… Постоянно… Он уже в постели лежал, я из душа вышла, на секунду отвернулась — и нет его. Сначала думала — шутка дурацкая.
— И я так думал.
— Что же произошло?
— Наши предположения не добавят ясности. Меня другое интересует: кто ещё есть, кроме нас? А то стоим тут, — Олег на секунду задумался, выискивая сравнение, — как Адам и Ева. В тапочках не холодно?
— Нет. Странно, что вообще не холодно.
— Ночь должна быть белая. Солнцестояние всё же. А тут темно. Утро наступит или нет?
— Может, перейдём на «ты»? Кому тут выкать?
— Согласен.
— И что ты собираешься делать, Олег Никонов?
— Решать проблемы по мере их поступления.
— Это как?
— Никак.
Аня посмотрела на него изучающим взглядом.
— Я думала, мы в стороне от всех этих катаклизмов. Что нас это не коснётся. Сибирь. Глухомань.
— Ага, мне это знакомо. Где-то люди гибнут, а мирные обыватели пьют пиво и смотрят футбол. Знаешь, Аня, что самое паршивое в бою?
— В бою? Так ты, наверное, из этих, которые по всем горячим точкам?..
— Из этих. Должен же был кто-то их охлаждать. Горячие точки! Придумали же. Тут вся земля проказой покрылась, а они категориями горячих точек мыслят.
— Понятно, — скривила губки Анна, — вояка, патриот и прочие прелести…
— И прочие прелести… — равнодушно согласился Никонов. — Так вот, самое паршивое в бою — осознавать, что твоя возможная смерть никому на хрен не нужна, кроме самой смерти… — Он демонстративно сплюнул себе под ноги. — Ладно, я пойду.
Девушка растерялась.
— Куда? Спать? А я? Я же боюсь одна!
— Со мной можно попасть в горячую точку. Ищи своего возлюбленного, — сухо отрезал Никонов.
— Да он на моих глазах тупо исчез! Да и не возлюбленный он мне. Прижаться не к кому было, понимаешь?! Двадцать восемь лет — а вокруг только пьяницы, идиоты и обжоры. А он внимательный и заботливый…
— Ну, началась русская исповедь первому встречному, — Олег уже стоял к Анне спиной.
— Да, а вы все — правильные и любящие — каждый со своим самоваром. Тебе не понять…