— Тебе последнее время тоже попадают в руки книги, которые напоминают…
— О том, что мир стоит на краю, — продолжил я. — И возникает чувство, что кто-то постоянно напоминает и к чему-то подталкивает.
Старик кивнул. Выпил свой алкоголь и поднялся.
— Держись, рус, — попрощался он. — Посему увещевайте друг друга и назидайте один другого, как вы и делаете, — напомнил он мне слова апостола Павла из Первого послания к фессалоникийцам.
Это было моё любимое послание. Я знал его почти наизусть. Потому ответил словами апостола из этого же послания:
— Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут.
Старик улыбнулся и показал мне растяжку над дорогой, на которой было написано: «mir i bezbednost» konferencija u Beograd»… Я тут же поймал себя на мысли, что по-сербски безопасность звучит как безбедность. Есть деньги — ты в безопасности. Так получается. А ведь могли использовать и другое слово в сербохорватском языке — сигурность. Но через оговорки мы проговариваемся. И пока я думал об этом, подсознание моё осенила догадка: куда могли повести языковые исследования Елену. На родину Кирилла и Мефодия. Минутой позже бежал за билетом в Салоники, памятуя слова старика-серба, напрягал память — какое там море? Вспомнил, когда уже с билетом в руках ловил такси — Эгейское, а бассейн моря Средиземного. «Старик, пусть тебе почудилось», — думал я, сгорая от нетерпения и даже ещё не представляя, как буду искать русскую женщину в почти миллионном древнем городе. Впрочем, я уже много чего делал наобум, брал нахрапом и, в свете предсказания старика, похожего на Зевса, я желал только одного — успеть. И что значит «в доме, которого скоро не будет»? Остаётся надеяться, что её в это время в этом доме тоже не будет. Верить или не верить старому сербу — сейчас относилось к той же категории, что и верить или не верить в предсказания синоптиков о дожде, если небо затянуто тучами. И всё же всегда остаётся сомнение: небо затянуто тучами, но дождь может не начаться… «Македония» — так называется аэропорт в Салониках. Точнее — в пятнадцати километрах от них. Греция и бывшая югославская республика постоянно оспаривают друг у друга это название — Македония. Странно, все хотят, чтобы их страна была родиной завоевателя вселенной. Хорошо монголам: с ними о Чингисхане не поспоришь… Только бедные немцы хотя бы публично вынуждены проклинать Гитлера и жить с постоянным чувством вины.
С таксистом я разговаривал на смеси английского, русского и греческого, а также жестами. Не знаю почему, от нетерпения, наверное, я, зная привычки Елены и любовь к тихим местам, пытался выяснить у него, где могла остановиться красивая русская женщина, которая занимается наукой и которой нужна тишина. Вилла, дом, тихое место — произносил я на разных языках. И потом показал ему фотографию.
Бросив на неё беглый взгляд, таксист молча припарковал машину на обочину и достал из-за противосолнечного козырька местную газету, которая, разумеется, называлась «Македония». Развернул её на второй полосе и ткнул пальцем в фотографию Елены, сканированную, видимо с паспорта. Рядом были другие фотографии: огромная воронка на берегу моря, какой-то молодой мужчина, ещё лица… Но их я уже не в силах был рассматривать.
— Буф! — прокомментировал таксист и взметнул вверх руками. — Террорист.
— Where? When? When this place? — выдавил я, и вспомнил из русско-греческого разговорника, который держал в руках: — Потэ… Поу… — что-то такое надо было сказать.
Но он понял меня и без слов. Переключил скорость и вдавил педаль газа.
Джалиб знал, какую бухту мне показывать. В реальности я увидел только часть мраморной лестницы, ведущей к морю. И никто не мог мне толком объяснить, почему какой-то террорист взорвал именно эту виллу.
— Мир и безопасность, — сказал я, опустившись на ступеньки, и заплакал.
Солнце продолжало восходить и заходить, небо тянулось в сторону моей таёжной Гипербореи, волны ласкали пляж, но если б кто-то сказал мне, что жизнь продолжается, я бы не поверил. Моя жизнь превратилась в воронку за моей спиной. Единственное, что наивно хотелось сделать, это крикнуть на весь мир всем этим террористам, что борются они не за свободу, не за религию, а просто работают на пришествие Антихриста. Каждый их взрыв толкает общество к тотальному контролю.
Ещё хотелось умереть… Господи, какой я ничтожный дурак! Я считал, что могу познать мир, забывая слова Екклесиаста: И предал я сердце моё тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это — томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.