После, по вечерам же, приходилось перемежать чтение современных романов с духовной литературой, которую старательно подбирала да подбрасывала на постель бабушка.
— Вот, внученька, о семье прочитай, о браке, Артёму своему прочитай…
— Ну, бабушка, — морщилась в ответ Даша.
— А чего тогда спрашиваешь, как мы с дедом шестьдесят лет прожили? Вот так и прожили — с помощью Божией, и никак иначе! Поздно, конечно, понимать стали, что с помощью Божией, но уж лучше поздно, чем никогда. А ты-то вот можешь сразу всё узнать. От тебя Библию никто не прячет. Комсомольцы за тобой не бегают, партия из-за угла не подглядывает…
— Ты деда с самой юности любила?
— С самой-самой. Я же тебе сто раз рассказывала, что мы в шестнадцать лет познакомились и сразу поняли, что друг без друга нам не жить.
— Романтика… — сладко вздыхала Даша.
— Ага, первые полгода романтика, а потом жизнь так молотит, что успевай — уворачивайся.
— Ты говорила, вы часто ссорились.
— Ага, по молодости особенно.
— А как мирились?
— Да просто, — не задумываясь отвечала бабушка, — то он уступит, то я.
— По переменке?
— Ну, почти… Да ты, вон, про Петра и Февронию-то прочитай.
— Да уж читала несколько раз, бабуль.
— А, ну тогда про Ксению Петербургскую, вот уж кто мужа любил, а потом она всю свою любовь Богу и людям отдала.
— Бабуль, ты забыла? Я и про неё, и про Матронушку читала.
— Ну да, — озадачивалась бабушка. — Так тебе уж можно Феофана Затворника читать. Очень я его люблю.
— Да я вроде понемногу читаю.
— Ага, а у самой вон — любовный роман опять на кровати.
— А ты, бабушка, будто любовных романов не читала?
— Читала, был такой грех. Много читала. Селлинджер, помню, нравился…
— «Над пропастью во ржи»…
— Ага, и Уилки Коллинзом зачитывалась. Там тебе и тайна, и любовь. В наше-то время эти книги ещё поискать надо было. А потом вроде как стала под умную придуривать.
— Ну ты скажешь, бабуль, «под умную придуривать»…
— А как ещё сказать? Джойса читала, Кафку… А вот поняла только Гессе. Потом главное уяснила: чего умствовать? К чему? Дело моё — плита да за детьми присматривать. А не кивать в богемных обществах, что я Босха от Дали отличаю.
— Ну, бабуль, это ж совсем разные!
— Да знаю я, — отмахивалась бабушка, — одинаковые в том, что сумасшедшие оба. Помню, анекдот ходил: из музея украли картину Малевича «Чёрный квадрат», но сторож Петров восстановил её к утру.
— Хи-хи…
— Всё главное, Даша, в Евангелии написано.
— Да знаю, бабушка, знаю, но чего мне теперь — романов не читать?
— Того не знаю, — вздыхала бабушка, — я сама-то многое поздно поняла. А ещё больше, когда деда похоронила твоего.
— Ты веришь, что он там тебя ждёт?
— Если б не верила, то и жить бы не стала. Зачем? Чего я тут нового увижу? Из-за тебя вот только и живу.
— Живи, бабуль, живи…
Даша открыла окно, высунулась почти наполовину. Странная, давящая тишина втянулась в комнату. Город тонул во мраке и тумане. Что там? Какая опять авария? Каждый день то авария, то катастрофа, то стихийное бедствие, то теракт… Чем дольше она находилась по ту сторону окна, тем тревожнее ей становилось. Повернула голову к небу и не увидела его. Серая взвесь — вот что было на его месте. Ни звёзд, ни луны, но и то, что заполняло собой небесную сферу, назвать облаками и тучами было нельзя. За всё то время, пока Даша частью висела за окном, по улице не проехала ни одна машина. Звуков вообще не было. Она спрыгнула с подоконника и на цыпочках пошла в спальню бабушки. Почему на цыпочках? Ей вдруг показалось, что звук, производимый в такой гулкой тишине, выдаст её перед каким-то невидимым врагом.
Бабушка, как обычно, спала на правом боку. Лицом к дверям. Дышала сбивчиво, иногда смешно причмокивала губами. Спала она обычно чутко, вот и сейчас, ещё не открыв глаз, спросила:
— Чего, Даша?