Она выглядела примерно на 45 лет. На ней был фирменный халат и невысокая белая чалма на голове, на лице играло профессиональное радушие… нет, не только оно… Еще и скромно сдерживаемый интерес - именно к нему, похоже.
- Вы простите меня, - начал он.
- Да ничего, ничего, никакого тут беспокойства. Я вам лифт сейчас включу - на ночь мы его останавливаем… Это мне Катюша моя позвонила: мама, впусти, говорит, молодого человека, это он из-за меня так поздно…
- Вы… Катина мама?!
- Что, непохожа? Все говорили: верхняя половина личика - моя, нижняя - отцова… но это в детстве, а сейчас я уж и не знаю. А что, извиняюсь за такой вопрос - неужто у вас, человека образованного, столичного, с моей Катькой общие разговоры находятся?
- Вы знаете, - Женя отвечал честно, а поэтому не моментально, - находятся. Она у вас натура незаурядная…
- Да? А училась - не очень… И в том году на вступительных ее срезали быстренько. Даже вроде как надсмеялись.
- Я про Катины знания ничего не скажу пока, но индивидуальность… она же очевидна.
Женщина засмеялась:
- Кому ж ее пристроить, такую очевидную? "Очевидную-невероятную"? Нет-нет, это я не вас, это я сама себя спрашиваю. А вы отдыхайте. Бабуле привет скажите от Тамары Филипповны. Мы с ней много уж лет знакомые…
- Спасибо. Спокойной ночи.
Лифт увез Женю от ее сладко улыбающегося лица.
9.
Ксенина кровать была во второй комнате их полулюкса. Женя услышал оттуда:
- Это свинство. Можно было предупредить. Можно или нельзя?!
- Иногда нельзя, - кротко ответил он.
- А я повторяю: свинство! Мы с Кариной полтора часа искали тебя.
- Ей-то я зачем?
- Должно быть чего-то не поняла у Гегеля! - съехидничала Ксения Львовна. - И понадобилась твоя помощь.
- А я говорю, ну ее. Клиентка от слова "клей", - воспользовался Женя лексиконом, открывшимся ему на спасательной станции. Он прошел на балкон, где был встречен внезапным дождем. Сквозь ночь, сквозь пегие косые диагонали дождя светил в сторону моря Катин прожектор.
А вот и она сама, только очень уж маленькая отсюда: влезла на свою смотровую площадку, чтобы снять кое-какие вещички, повешенные сушиться. Сняла и, похоже, смотрит сюда… на его балкон! Всего несколько секунд, правда, но явно смотрела сюда!
Не стирая дождевых капель с лица, Женя возник перед отходящей ко сну бабушкой.
- Ксения… Как бы ты посмотрела, если б свои опыты педагогические я начал уже сейчас… здесь?
Ксения Львовна надела очки.
- Вот так - в них я лучше слышу. Как ты сказал?
- Ну в общем есть одна… одна абитуриентка, которой нужна моя помощь. По истории, по языку… по литературе отчасти. Ничего особенного, - тон его грубел от смущения, а взгляд ускользал от бабкиного.
- Наклонись ко мне, - услыхал он в ответ.
- Зачем?
- Нагнись, говорю.
Он нагнулся, она поцеловала его.
- Я очень рада, миленький. Могу я тихонько порадоваться? Ну и все. И помоги тебе Бог.
Женя отпрянул, рассерженный не на шутку:
- Чему, чему радоваться?! И почему у тебя такое осведомленное лицо?!
Старая актриса преспокойно сняла очки и щелкнула выключателем ночника на тумбочке. Единственным источником света сделался Катин прожектор за окном.
- Извольте, молодой человек, не орать на женщину, которая годится вам в бабушки! Разозлился, что я поняла, где ты был? Но я же не настаиваю на слове "свидание", назови иначе… пусть это будет "коллоквиум" - пожалуйста! Смотри только, чтобы девочка у тебя не усохла… Ну что стоишь? Все, проваливай, я хочу спать.
10.
На центральной улице одна из витрин представляет собой галерею человеческих портретов, среди них преобладают дети.
Из этого фотоателье вышла Катя. И стоит в ожидании. Накрапывало - и она надвинула капюшон своей оранжевой полупрозрачной куртки. За спиной раздался голос Инки, ее подруги, обращенный к начальнице:
- Эти полчаса, Велта Августовна, я могу и после 18-ти отработать! Чем плохо-то? А сейчас - надо мне. Ну подруга в беде - можете вы понять?
Не дослушав ответ начальницы, Инка выскочила наружу. Поморщилась, раскрыла зонтик. Она старше Кати существенно - лет на шесть. И, похоже, раз в шесть обильнее представлена на ее лице косметика.
- Что ты несешь? В какой я беде? - спросила Катя.
Инка трижды поплевала через левое плечо, поискала глазами дерево, не нашла и трижды постучала по своему темени.
- "В беде" - объяснила она, - это звучит, а все остальные причины на Велту не действуют. В Майори австрийские сапоги давали - так и то с истерикой отпустила. Куда мы идем-то?
- Разговаривать.
В "стекляшке", торгующей мороженым и соками, они поприветствовали знакомую продавщицу через голову очереди, получили неформальную улыбку в ответ и почти мгновенно - подносик с двумя пломбирами, нескупо политыми вареньем.
- Девушки стояли, - объяснено было очереди.
- Это когда же?! - вознегодовал один пожилой гражданин. - Я уже 20 минут…
- Стояли, стояли, - успокоила его Катя, передавая Инке поднос, а продавщице - трешницу. Наклонилась к этому дяде, пояснила: - Легче относиться надо… в ваши годы. Вчера один вот так же завелся - и, пожалуйста, инсульт. Не отходя от кассы.
Дядя еще долго потом шевелил губами, глядя как она устраивается за столиком, как ест… Все искал слова для отповеди и не находил.
Уже поведав подруге главное, Катя ждет ее умозаключений. А Инка нарочно тянет паузу, трудолюбиво заполненную мороженым. Наконец приступила:
- Чего прибежала-то? Я так поняла, что советоваться. А ты ведь хвастаться прибежала - скажи, нет?
- Да чем же, Инка?
- В тебя по уши врезался московский философ - нормально, поздравляю.
- Брось! С первого взгляда, что ли? - не верит и смеется Катя.
- Тут не взгляды уже, тут факты! Предложил он тебе заниматься? Так? Деньги твои ему до фонаря - так? Ну сама подумай: если не влюблен, зачем ему путевочные денечки на тебя тратить?
- А я прямо так и спросила! Я говорю: вы готовый философ, я - девушка со спасательной станции. Что общего-то?
- Ну-ну! А он?
- А он: мне, говорит, казалось, когда садятся рядом два человека, говорящие по-русски, и кладут перед собой Пушкина там или Толстого, - общее между ними возникает, должно возникать…
- Слушай, а он не баптист? - засмеялась Инка. - Странный какой-то…
- Вот, говорит, у вас лежит Белинский. Его статьи, когда они впервые выходили, студенты читали вслух и обсуждали артельно, в этом был свой большой смысл… А я говорю: ну да, они объединялись в это время. Против царя и крепостного права. А мы с вами - зачем будем объединяться?
- Вот именно! А он?
- Нахмурился. На выход подался. Я, говорит, снимаю свое предложение…
- А ты?
- А я говорю: не-не-не, предложение очень подходящее, я его почти принимаю. Только сознайтесь, говорю: захотелось немного приударить за мной?
- А он?
- Погоди. Нормальное, говорю, желание. И зачем его прятать за какими-то студентами, которые в том веке сходились читать Белинского и давно померли?