Многих компаньонов Витте по «кровавому болоту», в том числе и самих августейших особ, мы встречаем, перелистывая сатирические журналы пятого года. Те же знакомые лица на том же кровавом фоне!
«ПЕНАТЫ», ЗАНЕСЕННЫЕ СНЕГОМ…
Никогда еще с такой выпуклой определенностью не выступала противоречивость натуры Репина, как в дни первой русской революции. Словно два человека уживались в одном теле, так по-разному мог думать, писать, говорить и поступать великий художник.
Если представить себе картины Репина, создавшие неповторимый по силе и обаянию образ революционера, то не возникнет никаких сомнений в том, что художник должен был бы слить с революцией свои думы и свой талант.
Разве могло быть иначе, когда картинами своими, этим сильнейшим оружием революции, он призывал к свержению самодержавия, к уничтожению тирании? Что, кроме ликования и большого творческого подъема, могли вызвать в художнике великие события его пробудившейся родины? Ведь именно к пробуждению звал Репин крестьян в своей картине «Крестный ход в Курской губернии». Он знал, кто душит свободу, и написал как бы сидящими в кровавом болоте тех, кого выбросит из этих золоченых кресел пробудившийся к действию народ.
Логикой вещей все звало Репина приветствовать революцию, а она застала его на редкость растерянным, мечущимся.
Сразу после кровавых событий он просил в письмах ко всем знакомым не величать на конвертах «его превосходительством», а писать просто имя, отчество и фамилию.
И вместе с такой просьбой Репин шлет письма, в которых с прежней силой негодования клеймит самодержавие. Он пишет 11 января 1905 года письмо А. П. Ланговому — врачу и коллекционеру картин:
«Вот времена! Не ждали так скоро… Четвертый день без газет и без известий… Эти отродья татарского холопства воображают, что они призваны хранить исконные русские идеи. Привитое России монгольское хамство они все еще мечтают удержать (для окончательной погибели русского народа) своей отсталой кучкой бездарностей, пережитком презренного рабства… Невозможно, чтобы европейски образованный человек искренне стоял за нелепое, потерявшее всякий смысл в нашей сложной жизни самодержавие — этот допотопный способ правления годится только еще для диких племен, неспособных к культуре. Россия же со времен Иоанна Грозного не покладая рук выбивается из этого татарского ига».
И через несколько дней в письме к Стасову:
«Как невыносимо жить в этой преступной, бесправной, угнетающей стране! Скоро ли рухнет эта вопиющая мерзость власти невежества».
После январских событий арестован Максим Горький. А человек этот вошел в жизнь Репина как большая и увлекательная страница его биографии. Писатель и художник познакомились в октябре 1899 года. Тогда же Репин написал портрет Горького. Он не очень удачен и не окончен, слишком уж был Репин увлечен своими разговорами с Горьким.
Не успев наговориться вдоволь с писателем, он шлет ему письмо на другой же день после отъезда Горького из Петербурга. Чувствуется, что разлука эта была очень некстати:
«Как Вы меня опечалили Вашим отъездом! Я все еще мечтал и побывать с Вами в музее Ал. III-го (сейчас Русский музей), и докончить Ваш портрет, и повидаться…»
«…Я так счастлив, что познакомился с Вами! Часы, проведенные с Вами, не только не разочаровали меня, как это иногда бывает при знакомстве с автором интересных произведений — нет, мой интерес к Вам возбужден в большей степени от личного знакомства».
Прочитаны три тома рассказов Горького. Очень хочется Репину узнать, как возникали некоторые из них. Знакомство с писателем совпало с мятежной порой в жизни Репина. Совсем недавно он вернулся из Иерусалима, куда ездил за этюдами к своей картине «Иди за мной, Сатано!». Самые жаркие споры происходили у него с «Миром искусства». Разговоры с Горьким были той освежающей струей, к которой тянулось его существо, у него хотел он получить ответ на вопрос, который гложет с особой силой. И во втором письме к Горькому Репин спрашивает, не порождает ли «охлаждение к искусству сведение его на средства к достижению общего блага?».
Горький делится с художником своими мыслями о назначении искусства. Он пишет:
«Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. Он — все. Он создал даже бога. Искусство же есть только одно из высоких проявлений его творческого духа, и поэтому оно лишь часть человека. Я уверен, что человек способен бесконечно совершенствоваться, и вся его деятельность — вместе с ним тоже будет развиваться, — вместе с ним из века в век. Верю в бесконечность жизни, а жизнь понимаю как движение к совершенствованию духа…»