1) „Несение чудотворной иконы на корень“. Со всею святостью поднялся православный люд и несут торжественно явленную в лесу к месту явления, народу видимо-невидимо… для всего я найду, для проверок, материал в Москве и окрестностях.
2) „Сельская школа“ („экзамены“). Это тоже все уже запримечено здесь.
3) „Царевна Софья в Новодевичьем монастыре“. Это уж совсем по соседству все.
Да и Москва мне очень нравится, ее надобно изучить. Памятники, слава богу, есть, на все лето хватит. Итак, я должен остаться в Москве. Увы, я должен отказать себе в этом наслаждении… ведь я еще на Днепре не был и, при свободе, — туда»[364].
Крамской очень метко характеризует все три темы.
«…„Сельская школа“ („экзамены“) — картина может быть и очень хорошая, и обыкновенная, смотря по тому, как взглянуть, и я склонен думать, что Вы возьмете интересно. „Царевна Софья“ — вещь нужная, благодарная (хотя очень трудная для самого большого таланта), вещь, которая должна и может быть хороша. Но „Несение чудотворной иконы на „Корень““ (я знаю это выражение) — это вещь, вперед говорю, что это колоссально! Прелесть! И народу видимо-невидимо, и солнце, и пыль, ах, как это хорошо! И хотя в лесу, но это ничего не исключает, а пожалуй, только увеличивает. Давай вам бог! Вы попали на золотоносную жилу, радуюсь»[365]. Эти несколько как будто случайно оброненных строк обнаруживают всю глубину суждений и прогнозов Крамского. Действительно, «Сельская школа» оказалась темой исключительно трудной: как ни бился с ней Репин, она ему не далась.
Всю зиму 1877–1878 г. и часть следующей он работал над нею, без конца уминая краски в холст, несколько раз переписывая его заново, но в конце концов ему пришлось сдаться и отказаться от самой темы. Картина вышла донельзя замученной, черной и нудной. В 1910-х годах она была в собрании В. О. Гиршмана в Москве. Этот небольшой холст примерно в метр с чем-нибудь шириной не радовал, а лишь возбуждал недоумение.
«Царевна Софья», мысль о которой зародилась у Репина во время посещения Новодевичьего монастыря, так же оказалась темой «очень трудной для самого большого таланта», даже для репинского, как мы вскоре увидим, но зато «Несение чудотворной иконы» было, действительно, золотоносной жилой Репина.
Крамской отнесся к теме «Софьи» если и без восторженности, то все же с некоторым одобрением. Совсем не то Стасов: сюжет ему сразу не понравился, конечно, в применении к Репину, которого он никак не хотел видеть в роли «исторического живописца». Он чувствовал, что это не репинское дело, что Репин сделан из другого теста, что ему надо черпать сюжеты только из современной жизни и вовсе не браться ни за прошлое, ни вообще за всякие выдумки и сочинительства. Он пользуется всяким случаем, чтобы подвинуть его вплотную к «золотоносной жиле», чтобы заставить его бросить все и заняться «Чудотворной иконой», дававшей такой необъятный простор социальному моменту в искусстве. Но Репин, несмотря на кажущуюся податливость и готовность прислушиваться к сторонним голосам, упорствует на своем: работает только над тем, что его в данную минуту влечет и волнует. Он бросает работу и отворачивает к стене холст только тогда, когда окончательно выбивается из сил: так бросил он «Сельскую школу», истрепавшую его вконец роковой незадачливостью. Тогда он берется за «Софью», забывает все и думает только о ней, уделяя внимание другим, временно оставленным работам лишь изредка, когда к тому представится исключительный, из ряда вон выходящий случай: неожиданно встретившаяся, поразившая его модель, подходящий мотив, замечательная деталь.
А Стасов бомбардирует Репина письмами, стараясь направить на путь истины, чем выводит его из себя, вызывая на резкий отпор.
«…Написали Вы мне „с три короба“ понуканий и возбуждений, основанных на каких-то слухах и россказнях нелепых (это мне, как к стене горох). Должен Вам сказать, что я не заснул и не обленился, я работаю по-прежнему и если оставил на время „Чудотворную икону“, это потому, что есть и другие вещи, не менее интересные и более просящиеся к скорейшему выполнению. „Икона“ может подождать годика два-три (чтобы не надоедать с одним и тем же…)»[366]. Сам начинавший порою побранивать Москву за разные «пакости», он горячо возражает Стасову, все еще иронически относящемуся к «пресловутому» переезду Репина в Москву и предпочтению ее Петербургу и не упускающему случая поязвить на счет «большой деревни», «провинции», «грязи» и пр. Репин защищает Москву, ее климат, свет, солнце, противопоставляя их Петербургу — болотному, темному… «Правда, интеллигенции здесь мало, — оговаривается он, — да ведь и в Питере ее не бог знает сколько»[367].
364
Письмо к Крамскому от 13 января 1878 г. — Архив Крамского в Гос. Русском музее. [См. Переписка И. Н. Крамского, т. 2, стр. 360].
365
Письмо Крамского — Репину от 21 января 1878 г. — И. Н. Крамской, его жизнь, переписка и худож.-крит. статьи, стр. 378.
367
Письмо к Стасову от 18 июня 1878 г. — Архив В. В. Стасова. [См.