«Смотря на все лучшее в этой картине, припоминая великолепного „Диакона“ прошлой Передвижной выставки, с нетерпением спрашиваешь: когда приступит снова Репин к своему настоящему делу, когда он даст нам еще одно совершенное создание, вроде „Бурлаков“? Слухи носятся, у него есть в мастерской изумительная полуоконченная картина: „Крестный ход“. Прошлогодний „Диакон“ был только одним из этюдов для этой картины. Представьте же себе, что такое будет то художественное создание, для которого существуют подобные этюды, уже сами по себе шедевры»[379].
Но и эта позолота не сделала пилюли менее горькой: Репин был сражен этим приговором и целых полгода не написал Стасову ни одного письма. Сношения прекратились. Крамской воодушевляет Репина крепиться против «критика»[380]. Друг о друге они узнавали из третьих уст и не всегда без искажений. Так, Собко не удержался от соблазна прочесть Стасову полученное им от Репина письмо, написанное, по словам Стасова, с «некрасивыми ужимочками и искаженной физиономией, недостойной самого обыкновенного порядочного человека». Репин решается отозваться на это обвинение и направляет Стасову первое послание после размолвки:
«…Я писал ему о Вас, не только без улыбочек, а напротив, с глубокой грустью; потому что очень любил Вас всегда и уж давно заметил перемену отношений ко мне»[381].
Переписка возобновилась, но на первых порах уже не столь частая и оживленная. Вскоре Репин пишет своему старому другу уже в шутливом тоне: «Через неделю я, вероятно, буду в Питере и проживу там некоторое время, авось удастся и с Вами потолковать и побраниться и помять Вам хорошенько бока, как в „Женитьбе Белугина“». И тут же сообщает ему о своей новой квартире:
«Новая квартира моя премиленькая, очень располагающая к работе, уютная, удобная»[382] — Хамовники, большой Трубный переулок, д. баронессы Симолин.
Вся пресса вторила Стасову, московские художники злорадствовали, петербургские молчали. Один лишь Крамской не бросил в Репина камнем. Он писал ему, как только увидал картину:
«Пишу Вам два слова под первым впечатлением от Вашей картины „Царевна Софья“.
Я очень был тронут Вашей картиной. После „Бурлаков“ это наиболее значительное произведение. Даже больше — я думаю, что эта картина еще лучше.
Железнодорожный сторож. Хотьково. 1882. ГТГ.
Софья производит впечатление запертой в железную клетку тигрицы, что совершенно отвечает истории.
Браво, спасибо Вам! Выставка будет значительная. Ваша вещь, где хотите, была бы первою, а у нас и подавно! Вы хорошо утерли нос всяким паршивикам. Жаль только, что вещь Ваша одна, неужели не было какого-нибудь портрета?»[383].
Репин растроган и хватается за этот отзыв, как за соломинку:
«За „Софию“ мою только еще пока один человек меня журил и крепко журил, говорит, что я дурно потерял время, что это старо и что это, наконец, не мое дело и что даже он будет жалеть, если я с моей „Софией“ буду иметь успех…».
«…Теперь судите сами, как я вчера обрадовался Вашему письму, Вашему слову о „Софии“ и о всей нашей выставке. Чудесно! Бесподобно! „Есть еще порох в пороховницах! Еще не иссякла казацкая сила!“»[384].
На вопрос Крамского о портретах он отвечает:
«…Ничего больше я не послал потому, что я знал, что зала Академии наук невелика, а я и без того посылаю большую картину, думал, стесню других, да и выставка от этого не потеряла»[385].
Крестный ход в Курской губернии. 1877–1883 ГТГ.
«Частные портреты я закаялся ставить. Одни неприятности и заказчикам оскорбления»[386].
Но нападки печати не дают Репину покоя, и он обрушивается на критику в ближайшем письме к Крамскому:
«Неужели есть еще и критика? Да полно, есть ли она, особенно наша, художественная?! Мне лично вовсе не новость, что чуть не вся критика против меня, это повторяется с каждым моим [новым] произведением.
Припомните, сколько было лаю на „Бурлаков“! Разница была та, что прежде Стасов составлял исключение и защищал меня. Теперь же и он лает, как старый барбос. Ну что ж: полают, да и отстанут. Это пустяки в сравнении с вечностью. Общественное мнение, действительно, вещь важная, но, к несчастью, оно составляется нескоро и не сразу и даже долго колеблется, и приблизительно только лет в 50 вырабатывается окончательный приговор вещи. Грустно думать, что автор не будет знать правильной оценки своего труда»[387].
381
Письмо к Стасову от 11 октября 1879 г. — Архив В. В. Стасова. [См.
383
Письмо к Репину от 13 февраля 1879 г. — И. Н. Крамской, его жизнь, переписка и худож.-крит. статьи, стр. 406.
384
Письмо к Крамскому от 17 февраля 1879 г. — Архив И. Н. Крамского в Гос. Русском музее [Переписка И. Н. Крамского, т. 2, стр. 385].