Со стороны передачи всех возможных ступеней смеха Репин добился здесь, путем длительной, упорной работы и постоянных переписываний и улучшений, таких результатов, что на основании нескольких десятков голов запорожцев можно составить исчерпывающий своеобразный «атлас смеха». При этом он так много и добросовестно изучал бытовую сторону жизни запорожцев — оружие, пороховницы, одежду, украшения, музыкальные инструменты, — что эта картина вышла наиболее историчной, в смысле археологическом, из всех репинских работ, но все же и в ней он не дал подлинной исторической картины, раскрывающей и обнажающей перед нами прошлое не только при помощи предметов материальной культуры, но и всем комплексом связанных с данной эпохой представлений.
Общий тон картины Русского музея столь же надуман, не высмотрен или недостаточно тонко высмотрен в действительности, как и в «Николае Мирликийском». Он условен, так как Репину по необходимости — впрочем, им самим для себя придуманной — приходилось все писать в мастерской: в эти полусумеречные часы, когда уже огонь костров начинает светиться, писать с натуры мудрено. Но для чего было связывать себя фиксацией именно сумеречного момента, заведомо усложнявшего и без того невероятно сложную задачу?
Репину оказалось мало материалов, привезенных им из Запорожья в 1880 г., и, окончив «Николая», он едет за новыми. На этот раз уже не на Днепр, а на Кубань, где надеется пополнить свой запас типов. В июле 1888 г. он едет на Кавказ, переваливает через Военно-Грузинскую дорогу в Тифлис и морем направляется на Новороссийск в Екатеринодар и конечную цель поездки — станицу Пашковскую[86].
В мае 1890 г. он опять в пути; и на этот раз не ограничивается югом России, а задумывает поездку в Турцию, в Палестину; ему хотелось разыскать запорожцев, осевших в Малой Азии, но страшная жара заставила его бежать обратно. Он не добрался дальше Одессы[87].
Да и ничего существенного он уже не мог внести в картину, так как в начале декабря 1889 г. она была уже окончена — вопрос мог идти только о мелочах. Однако в последнюю минуту, как всегда, Репин начинает усиленно то тут, то там переписывать. Он работает одновременно как над основной картиной, Русского музея, так и над вариантом ее, картиной Третьяковской галереи, переданной в 1931 г. Украинскому музею в Харькове[88]. В 1889 г. на картине еще не было крайней правой фигуры запорожца, стоящего спиной, в белом плаще, без шапки, а на его месте стоял, повернувшись в припадке смеха, толстый запорожец, протянувший левую руку назад и кверху. Найдя голову его почти точно повторяющей голову толстяка с седыми усами, в папахе, стоящего рядом, Репин решил его убрать, поставив на его место кого-нибудь спиной к зрителю. Ему хотелось этого еще и потому, что казалось недостаточным и условным ограничиться в такой человеческой гуще одной центральной тыльной фигурой лежащего на бочке, в то время как все остальные обращены к зрителю.
Друзья Репина, считавшие обреченную на гибель голову чуть ли не лучшей в картине, уговорили художника, перед уничтожением ее, сделать с нее копию. Так возник замечательный «этюд головы смеющегося запорожца», с запрокинутой рукою, помеченный автором 1890 г. и ушедший в Стокгольм, в собрание Монсона.
Еще до этого Третьяков торговал картину у Репина. О цене речи пока не было, но удочка была закинута. Он хотел взглянуть на прежний, московский, эскиз к картине, причем считал нужным оговориться: «Если самая картина будет в моем собрании, то и первоначальному эскизу быть там есть смысл; если же картина не попадет, то нужен ли он будет тогда, — трудно мне сейчас сказать»[89]. Репин неохотно говорил на эту тему, рассчитывая, что «Запорожцы» будут приобретены для формировавшегося тогда Русского музея; ему очень хотелось, чтобы в этот петербургский музей также попали его капитальные вещи: «не все же в Москву», подталкивали его друзья.
К этому времени относится выход Репина из Товарищества передвижных выставок. Он уже давно чувствовал себя здесь не так хорошо, как прежде: ему казалось, что даровитых молодых художников забивают старики, он видел, что ярые некогда революционеры в живописи уже много лет, как сами превратились в рутинеров, и, наконец, чувствовал, что на него косо начали смотреть после того, как стало известно, что он согласился войти в новую, реформируемую Академию художеств, в числе еще нескольких членов Товарищества, которых он к этому склонил. Горячий от природы, он решил порвать с передвижниками. Разрыв со своими старыми соратниками и друзьями был для него нелегок. Он долго колебался, прежде чем решиться на этот шаг, давая себе ясный отчет в том, что разрыв с передвижниками носил далеко не личный характер, а являлся ответственным событием, грозившим вызвать глубокие сдвиги в художественных группировках. Последний раз он участвовал на XVIII выставке, 1890 г., когда поставил всего один портрет Икскуль, уже тогда приберегая вещи для своей персональной выставки, задуманной им к 20-летию деятельности, т. е. к годовщине получения им большой золотой медали за «Воскрешение дочери Иаира».
86
Письмо к Стасову от 23 мая и 9 июня 1888 г. [См.
88
[Долгое время в искусствоведческой литературе устойчиво держалась точка зрения, согласно которой вариант картины, находящийся в Гос. Русском музее и датирующейся 1891 г., начат и закончен художником раньше варианта той же картины, законченной в 1893 г. для П. М. Третьякова и находящейся ныне в Харьковском гос. музее изобразительных искусств. Однако работа Давыдовой (К истории создания картины Репина «Запорожцы». — «Искусство», № 5, 1955, стр. 36–42) заставляет пересмотреть традиционную точку зрения. Как удалось доказать А. С. Давыдовой, Харьковский вариант картины был начат первым, доведен до определенной степени законченности, после чего художник, переосмысливший не только отдельные детали, но и общую направленность картины, начал новый ее вариант. В связи с работой над этим вторым вариантом в 1888 г. Репин совершает поездку на Кавказ, а в 1890 г. делает попытку поехать в Турцию, после чего заканчивает в 1891 г. второй вариант картины, поступивший в Русский музей.
Некоторое время (на протяжении 80-х годов) художник работает над обеими картинами, но заканчивает картину Харьковского музея несколько позднее (в 1893 г.).
Основные стадии разработки картины наглядно прослеживаются на так называемом первом живописном эскизе (в ГТГ), по законченности приближающемся к картине и датирующемся 1880 г. (подробнее об этом см. статью
Второй живописный эскиз, относящийся к середине 80-х годов, следует связывать с началом работы над вторым вариантом картины.
Второй вариант (т. е. картина Гос. Русского музея 1891 г.) значительно шире и глубже по образному решению и трактовке исторической темы. Значительно качественнее он и по своим композиционным и живописным приемам, придающим особую монументальность образному строю картины. Этот вариант полностью свободен от жанровости и своего рода ограниченности решения исторической темы, в известной степени присущей варианту Харьковского музея.
Нельзя не согласиться с характеристикой психологической трактовки картины, как галереи смеха, от иронической улыбки до гомерического хохота, которую дает И. Э. Грабарь, но представляется невозможным только таким истолкованием ограничиться. Исследователь сам почувствовал всю односторонность такой трактовки.
Уже в своей монографии, на стр. 69, приводя цитату из письма Репина о том, что «никто на всем свете не чувствовал так глубоко свободы, равенства и братства», как запорожцы, Грабарь определяет тему картины значительно шире и глубже, нежели только «физиология смеха». Позднее, давая обобщенную характеристику репинского творчества в статье «Место Репина в русском и мировом искусстве» («Художественное наследство. Репин», т. I, М.—Л., 1948, стр. 12, а также стр. 247–253 настоящего издания), Грабарь дает высокую оценку идейному содержанию картины, рассматривая ее как «восторженный гимн, воспетый Репиным свободолюбию и несгибаемости украинского народа»].
89
Письмо Третьякова — Репину от 5 декабря 1889 г. — Архив П. М. Третьякова. [См.