Желаю вам [лично] много, много лет и много радостей и счастья. Если я не удостоюсь больше — как человек, уже для вас более не существующий, — от вас писем, то пишу вам на прощанье, что я вас попрежнему люблю всем сердцем и уважаю более всех людей, каких мне приходилось встречать на моей, уже полувековой, жизни.
Думаю, что в эту минуту я не менее вас болен и самая большая доза болезни — за причиненную обиду вам. И все-таки я не раскаиваюсь в своем письме: „писах еже писах“ — я так думаю»[111].
Автопортрет. Неаполь. 1894. Гос. музей Л. Н. Толстого в Москве.
После венца. Эскиз. 1894. ГРМ.
Но Стасов не успокаивается и продолжает громить Репина, который отвечает ему из Флоренции:
«Из вашего последнего письма, от 3 ноября, вижу, что вы мое печатное письмо перетолковали себе по-своему, преувеличили, раздули мои самые простые мысли, забили тревогу и — поскорей поскорей, засыпать меня землей… Во имя чего? За что? Как „жупел“ старушку Островского, вас напугало слово — „варварское“»[112]. Репин упрекает Стасова в передержках, напоминая ему, что ведь и Буренин в споре с самим Стасовым прибегал к тому же приему, столь возмущавшему их обоих[113].
Действительно, в пылу негодования и от горечи обиды Стасов договорился до того, что «у Павла Веронезе картины нет и не было никогда», и даже картины Веронезе и Тициана он называет «дурацкими, глупыми».
«…Тут раздражение, страсть, пристрастие… Ради бога, не думайте, что я вас смею разубеждать. Я пишу это только для того, чтобы вы не ошибались на мой счет. У меня тоже сложились свои воззрения, — эклектизма я не боюсь, и мне странно было бы прятать их от вас, в ожидании вашей похвалы; никаким сходством в мнениях с кн. Волконским[114] вы меня не запугаете. Я привык уже, что у многих из моих друзей убеждения разнятся с моими, и я не разрываю с ними; не хороню их. Да, я видел, как у многих близких к вам людей совершенно другие воззрения, вкусы, и вы их не хороните, не исключаете из своего общества. Это меня серьезно [озадачило][115]. И я, наконец, разгадал: Вы меня удостаивали вашего общества только как художника выдающегося и как человека вашего прихода по убеждениям; но как только этот человек посмел иметь свое суждение, вы его сейчас же исключаете, хороните и ставите на нем крест.
Боярин Ф. Н. Романов в заточении. Эскиз. 1895. ГРМ.
…Еще раз повторяю вам, что я ни в чем не извиняюсь перед вами, ни от чего из своих слов не отрекаюсь, нисколько не обещаю исправиться.
Брюллова считаю большим талантом, картины П. Веронеза считаю умными, прекрасными и люблю их; и вас я люблю и уважаю по-прежнему, но заискивать не стану, хоть бы наше знакомство и прекратилось»[116].
На этом переписка их прекратилась. Властный и непреклонный Стасов, все еще, по старой памяти, готовый поменторствовать над Репиным, не мог перенести такого выхода из-под его опеки человека, которого он знал почти юношей. В нем не было ни на йоту той гибкости, которой природа наделила в несколько излишней степени Репина. Эта прямолинейность надолго разлучила обоих, развязав руки Репину, принимающемуся всерьез за писательство: вслед за первым письмом в «Театральную газету» появилось еще пять, а затем появились три письма в «Неделе» Гайдебурова, под заголовком «Заметки художника» (Письма из-за границы).
А. В. Вержбилович, виолончелист. 1895. ГРМ.
Не имея возможности переписываться с Стасовым, Репин находит средство продолжать писать ему при помощи этих «Заметок». Возвращаясь к главному пункту, видимо, больше всего возмутившему Стасова, — к понятию «варварское искусство», он пишет:
«Вот мой добрый друг Владимир Васильевич Стасов страшно на меня огорчился, даже заболел от того, что я сказал, что он любит наше варварское искусство. И не он один вправе обидеться за этот эпитет. А у меня это прилагательное сорвалось нечаянно. Древние греки называли варварским все, что не было их, эллинским, и варварами — всех „не-греков“. В некотором кругу художников мы давно уже делим всех художников по характеру созданий их на два типа: на эллинов и варваров. Слово „варвар“, по нашим понятиям, не есть порицание: оно только определяет миросозерцание художника и стиль, неразрывный с ним.
111
Письмо к В. В. Стасову от 4 ноября 1893 г. из Мюнхена. — [См.
114
С. М. Волконский, выступавший в печати с апологией новейшего, как его тогда называли, «декадентского» искусства.
115
[В опубликованном тексте «задумало» См.
116
Из того же письма [там же, стр. 196–197]. В нем он объясняет недоразумение с «Распятием» Брюллова. Репин восхищался не картиной Брюллова в Лютеранской церкви, которую считал крайне неудачной, а эскизом к ней, исполненным сепией и воспроизведенным А. П. Новицким в «Русском художественном архиве». В очередном фельетоне Буренин передернул, по обыкновению, и получилось так, будто Репин восторгается именно этой, неприятной и ему и Стасову картиной, что он в письме и разъясняет.