Надо ли говорить, что «Иван Грозный» также не был задуман, как картина историческая, в общепринятом значении слова. Эпизод убийства взят Репиным только для того, чтобы поведать зрителю волнующую повесть о нечаянном убийстве, совершенном в запальчивости и исступлении, убийстве любящим отцом любимого сына, об ужасе и отчаянии отца, о смертной красоте сына, в последний миг угасающим взглядом готового простить отцу его страшное дело. И эту сложнейшую драматическую ситуацию, для которой писателю понадобилась бы сотня страниц, Репин непостижимым образом умудрился передать в одном моменте времени. И как гениально передать!
Существует мнение, отстаиваемое особенно упорно в западных формалистических кругах, что идеи в искусстве враждебны живописи, что чем больше художник носится с идеей, тем его живопись хуже. «Иван Грозный» служит убедительным доказательством вздорности этой убогой теорийки. Как раз с чисто живописной стороны, по своему цветовому решению, картина эта является величайшим шедевром. Таких сложных тем, душевных движений, столь мало доступных средствам изобразительного искусства, до Репина не затрагивал ни один художник.
Картина «Запорожцы» — уже действительно историческая картина, и в течение тринадцати лет работы над ней Репин положил немало труда на изучение истории, быта и материальной культуры Запорожья. И все же основной смысл и этой картины не в ее внешней исторической правде, а в правде внутренней, идейной. Центр тяжести ее не в изображении исторического эпизода — сочинения дерзкого, смехотворного письма турецкому султану в ответ на его предложение перейти к нему в подданство и принять мусульманскую веру, — а в передаче духа запорожской вольницы, безграничной удали, любви к родной земле, в ненависти к врагам и презрении к ним. Эта картина — восторженный гимн, воспетый Репиным свободолюбию и несгибаемости украинского народа, его здоровому, задорному, никогда не изменяющему юмору. И все это передано при помощи смеха, который и является основным содержанием картины. Художники всех времен уделяли немало внимания и таланта изображению смеха, от Рубенса, Веласкеса и Гальса до Прянишникова и Маковского, но один лишь Репин исчерпал эту тему до конца, до предела, изучив и передав все бесчисленные оттенки смеха, от легкой усмешки, от намека на улыбку до раскатистого, гомерического, надрывного хохота.
Естественно, что такой исключительный, глубокий художник и мыслитель, художник-психолог должен был быть первоклассным портретистом. И Репин действительно был одним из величайших мастеров портрета всех времен. Русский портрет далеко недооценен в Западной Европе, почти не знающей Рокотова, Левицкого, Боровиковского, Кипренского, Брюллова. А кто может равняться на Западе по проникновенной психологической характеристике с Перовым? Репин вознес русский портрет на новую, небывалую высоту. То портретное сходство, которым удовлетворились бы десятки других портретистов, ему не достаточно. Он называет его «неполным» и работает над портретом до тех пор, пока не достигает глубочайшей, исчерпывающей характеристики. Таковы его портреты Писемского, Мусоргского, Пирогова, Стасова, Дельвига, Гаршина, Толстого.
Но самое замечательное, что в портретах Репина, как и в картинах, содержание и форма составляют единое, гармоническое целое. Лучшие куски репинской живописи как раз в его портретах.
А как Репин решал официальные картины, можно видеть на примере трех царских заказов. Первый он получил от Александра III, заказавшего ему написать картину, изображающую его обращение с речью к волостным старшинам во время коронации. Само собой предполагалось, что художник должен представить трогательное общение царя с народом, способное вызвать у зрителя слезы умиления. Это содержание Репин подменил своей идеей, но подменил так, что к нему нельзя было придраться. Народ представлен у него вполне «надежный», одни кулаки, но и по сравнению с этим поддельным народом придворная знать производит невыгодное впечатление. Картина вызвала возмущение царя и его присных и ее «сослали» в Московский кремлевский дворец.