Это был прямой отсыл к Чайлахяновской мышке-клону. Понять досаду полковника было немудрено: Левон Михайлович сумел решить эту проблему лишь тридцать с лишним лет спустя. А могли бы уже в пятидесятых быть в этой области впереди планеты всей! Ведь Мангольд у нас в руках был, причём целую пятилетку! Впрочем, всё это уже из разряда — кабы знать, кабы ведать.
— Причём в приватных разговорах с коллегами он не раз давал понять, что не видит препятствий для успешного клонирования человека. Но беседы в узком кругу — одно, и совсем другое — проведение реального эксперимента такого рода в тогдашней ФРГ… — тут полковник счёл необходимым кое-что уточнить: — Германия, как, впрочем, и вся Европа, да и Америка тоже, до сих пор выступают категорически против клонирования человека по этическим, религиозным и много ещё каким соображениям… Что уж говорить, о той постнацистской Германии, где не позабылась ещё расовая гигиена. В обывательском понимании клонирование и евгеника воспринимались, как что-то очень близкое по сути и смыслу. Поэтому, когда весной 1956-го, когда в прессу просочилась крайне неконкретная информация о некоем немецком учёном, всерьёз вознамерившихся предпринять попытку воспроизведения человека неестественным путём, поднялась страшная шумиха. Застрельщиком выступила церковь со своим извечным постулатом: рождение человека есть промысел Божий и ничей более. Потом забили в колокола политики, озаботившись потенциальными вопросами отцовства, материнства, наследования и брака. К ним присоединилось, как это ни странно, и научное сообщество. Эти завели шарманку о долгосрочной непредсказуемости генетических изменений и биологической безопасности… В общем, широкая общественность в едином порыве сочла подобные эксперименты неприемлемыми. Приступать к клонированию человека в Германии в таких условиях, для Мангольда, как для учёного, было бы самоубийством. После того, как он почёл статью в «Шпигеле», которая подвела итог общественной дискуссии о допустимости или недопустимости клонировании человека, то произнёс буквально следующее…
Мазуров прервался, пошарил в папке и, найдя интересующую его бумагу, зачитал вслух:
— «Я не могу ждать, пока Германия соизволит изжить свои комплексы. Не здесь, значит, где-нибудь ещё, но я это сделаю. В моём распоряжении такой биоматериал, что в случае успеха усомниться в результате не посмеют даже самые отъявленные скептики».
Стало быть, осведомителем в его ближайшем окружении им удалось-таки обзавестись, рассудил Алексей Борисович, резонно полагая, что такие подробности человек сторонний едва ли мог знать. Опытный сыщик понимал, что на этом история не закачивается и терпеливо ждал продолжения. Оно оказалось неожиданным.
— А 14 сентября 1958-го в Драхенфельсе — это на западе Германии — произошла железнодорожная катастрофа — на спуске с горы сошёл с рельсов поезд. Семнадцать погибших. Среди них был и Кристиан Мангольд…
Кузин озадаченно воззрился на полковника. Вид у сыщика был, как у ребёнка, который повёлся на конфетку в красивой обёртке, а вместо неё получил лишь пустой фантик. Некоторые не сильно умные граждане любят таким образом пошутить над детишками, но Мазуров мало походил на шутника, что, собственно, он, ориентируясь на реакцию Кузина, и подтвердил:
— Терпение, Алексей Борисович! — успокоил он своего визави. — Это, так сказать, формальная концовка биографии.
При этом он демонстративно закрыл папку и отодвинул её в сторону.
— Лет десять назад, когда меня ещё только назначили куратором этого направления, — Мазуров не счёл нужным уточнить, какого именно, да в этом и не было нужды — понятно, что в сферу его интересов, наряду с много чем ещё, входило клонирование и всё, что с ним связано, — я изучил, что называется, историю вопроса и ознакомился в том числе с этими материалами… — Он кивнул на папку. — С учётом того, что в ФРГ на том момент проживало 65 миллионов человек, именно Мангольду оказаться в числе семнадцати погибших в той железнодорожной аварии, чем не повод заподозрить рукотворный характер катастрофы? Однако я не склонен впадать в конспирологию — жизнь порой преподносит и не такие сюрпризы. Куда больше меня заинтересовало практически полное отсутствие информации о том, чем занимался Мангольд последние полтора года до того дня, когда ему вздумалось отправиться полюбоваться руинами замка в Драхенфельсе. Достоверно известно лишь то, что попыток клонирования хомо сапиенс на территории ФРГ им не предпринималось. Но не сидел же он сложа руки — чем-то он всё это время занимался… — полувопросительно произнёс полковник. — В этой связи мне стало крайне любопытно, что это за биоматериал, о котором упоминал Мангольд и какую именно страну он рассматривал в качестве подходящей для своего эксперимента? И что, если он успел его где-то провести, прежде, чем покинул этот мир?