В пушкинском Михайловском, не знаю, как кому, но мне точно, не давало полностью раствориться в созерцании и приобщении знание того, что и главный дом, и многое другое-прочее здесь все-таки - новодел. "Ясная Поляна" ошеломляет реальностью. Можно подумать, что семья только что ушла на прогулку и скоро вернется. Таких музеев по силе воздействия подлинностью и сохраненностью в России, пожалуй, больше нет. Да точно нет.
...Прошло больше полувека. А всё кажется, мы идем нашим семинаром по печально утоптанной миллионами ног тропе к Старому Заказу, к могиле того, о ком верно сказано: он для всех и навсегда. Продвигаемся не торопясь, - здесь не опоздаешь...
А впереди, чуть нас опередив, идут двое: Гудзий и Николай Павлович Пузин. О чем-то они там говорят. Видимо, о своем, о толстоведческом.
Пузин здесь главный хранитель всего. Бог места. Легенда. В Ясной он, наверное, прожил дольше самого Толстого. Ему ведом здесь каждый гвоздь. Он стар и выходит встречать не всякого.
Мог ли я тогда предположить, идя во след той паре, что минет время, и он встретит уже меня, и мы будем вот так же идти и беседовать...
Многое должно было еще случиться, чтобы это произошло.
Последние штудии
В семинаре Гудзия я провел четыре семестра. Все это время было отдано роману "Воскресение". Давно забылся никем, кроме меня, не замеченный афронт, случившийся на собеседовании при поступлении в университет, когда меня спросили об изображении Толстым народа в "Воскресении", а я "Воскресения" еще и не прочитал. Теперь роман был перепахан.
На четвертом курсе работа называлась "Авторский голос в романе Л.Н.Толстого "Воскресение", на пятом - и это был диплом - "Композиция романа Л.Н.Толстого "Воскресение".
Читая художественный текст, при условии, что это, конечно, талантливый художественный текст, мы как бы постоянно слышим голос автора - "авторский голос". Автор не отпускает тебя ни на минуту: информирует, иронизирует, зовет ужаснуться или умилиться, он - присутствует. У Толстого это явлено в высшей степени. Он так прямо и говорил: мне в руки дан рупор, и я обязан владеть им.
В этом смысле последний роман Льва Толстого - "Воскресение" особенно показателен. Здесь главный оратор ни на одной странице, кажется, не уходит передохнуть за кулисы, он всегда на сцене. Гневное постановление Синода, последовавшее сразу после появления романа, было непосредственным откликом официальной церкви на громко прозвучавший авторский голос романиста. Предельно открытое и прямое выражение той или иной личностной позиции Толстой сравнивал с работой искусного бондаря, который умеет "осаживать обручи до места".
Какими конкретными литературными приемам авторский голос, а иначе говоря, авторское отношение к излагаемому, доводится до сознания читателей? - в этом я и пытался разобраться. Под руководством Гудзия.
Ну а заключительный университетский год, дипломный, был посвящен, как уже сказано, рассмотрению композиции "Воскресения".
Все необходимое в конце концов было изложено на 120 страницах, отпечатано на специально для того приобретенной пишущей машинке "Москва", переплетено и, как водится, в последнюю минуту, но все же в срок, в трех экземплярах отнесено в деканат.
А дальше вижу, как мы с Володей Лакшиным пристроились в вестибюле аудиторного корпуса (за стенами шуршит колесами Моховая, греется на робком солнышке каменный дядя Ломоносов, девочки - уже в кофточках, мальчики жмурятся - весна), он листает мой диплом, что-то комментирует, судит. Он назначен моим оппонентом на скоро предстоящей защите.
Лакшин меня предупредил об одной странности, которой привержен Гудзий на дипломных защитах: если ему работа студента нравится, то выступая, он то и дело как бы оговаривается: диплом называет диссертацией. Потом спохватывается, поправляется, и снова - не диплом, а диссертация! Получается, он вроде бы дает понять: тут не какая-нибудь жалкая дипломная работа, каких пруд пруди, а нечто особенное, просто настоящая диссертация, хоть кандидатскую степень присваивай!
Так и произошло. "В диссертации Орлова... простите, в дипломной работе", или "диссертант убедительно показывает... простите, дипломник"...