Продолжая пребывать в легком умопомрачении, я стал обзванивать и приглашать всех знакомых, кто связан с прессой ( вдруг напишут!), просто знакомых, позвал, конечно, музейных дам с Пречистенки, обеспечил посадочными местами друзей и родственников.
Одну мысль отогнал от себя категорически: связаться с Ясной Поляной, с реальной, с той, что под Тулой. Их звать нельзя! Зачем рисковать? Доходили слухи, что именно они забраковали "Возвращение на круги своя" Иона Друцэ. Нужно ли испытывать судьбу, да еще добровольно? Хорошо, что они далеко!.. И перестал о них думать.
И напрасно. Оказался в роли страуса, что прятал голову в песок. Я уже был со всех сторон виден. Уже полгода прошло, как пьеса "Ясная Поляна" была опубликована в журнале "Театр"! Любой желающий мог ее не просто прочитать, а досконально изучить. И вынести суждение. Я не учел, что в Ясной Поляне тоже читать умеют, а уж то, что о Толстом написано, наверняка не пропускают...
Итак, мы с Аленой встречаем у входа гостей, вручаем контрамарки, но, как это всегда бывает, кто-то заявляется без предупреждения. Тогда я бегу по фойе, ловлю администраторов, и очередного гостя устраиваем. Возникает следующий, усаживаем и его. Наконец, зал набит под завязку. Фойе пустеет, звенит второй звонок, со всеми, кажется, разобрались, усадили, можно перевести дух.
И тут вижу: приближается группа симпатичных молодых людей, человек десять, и один, видимо, он у них лидер, спрашивает: "Вы автор?" "Автор". "Мы из Ясной Поляны. Нам сесть некуда".
Они приехали сами! Без приглашения...
Выше я говорил, что пьеса моя содержала нечто такое, что могло не понравиться старшему поколению толстоведов. Как написал Свободин, новые оценки тех или иных сторон яснополянской ситуации не могли появиться, пока "многие люди, принимавшие участие в самом житейском аспекте драмы, были живы". Поэтому моя первая реакция на появление яснополянцев, показалась им, видимо, странной:
- Как хорошо, что вы молодые!
Они поняли по-своему:
- А старики уже сидят. В центре зала.
Надо ли говорить, что и молодежь мы усадили, кого как, некоторых на приставные стулья.
Весь антракт дежурил в нижнем фойе: уйдет кто-нибудь? Нет, никто не ушел..
Когда Щеголев закончил монолог, я "зарядился" в кулисе: станут вызывать автора - надо быть поблизости.
Вызвали! Вышел.
Актеры кланяются. Я тоже. Смотрел в зал и не верил глазам: люди аплодировали стоя.
А затем произошло вообще невероятное. Такого обычно на премьерах не бывает. На сцену цепочкой, переступая через рампу, стали выходить те самые молодые яснополянцы, которые нагрянули в фойе перед началом. Они несли большую корзину с цветами. Корзину поставили как раз передо мной. Помню, в голове мелькнула вполне редакторская мысль - этакая правка: надо было поставить перед Щеголевым. Чтобы как-то поправить дело: дать понять, что считаю его здесь главным, обнимаю Александра Ивановича за плечи. Он обнимает меня. Аплодисменты удваиваются.
Дальше вижу, молодой лидер яснополянской делегации выступает вперед, поднимает руку, призывая к тишине. И затем произносит приветственную, благодарственную речь, хвалит спектакль, Щеголева, и - я не могу в это поверить! - пьесу!
Только дома осознал, что корзину просто так, как фокусник из рукава, не выдернешь. Значит, её приготовили заранее. Еще не видя спектакля. Значит, яснополянцы адресовали свои цветы именно пьесе, которую прочитали в журнале!
Позже отправил в Ясную Поляну объемистую бандероль. В ней была изданная пьеса, пачка фотографий с омского спектакля, афиши и программки. Пожертвовал музею даже большой портрет Щеголева в гриме Толстого с его автографом: "Дорогому Далю, но близкому другу и автору от признательного артиста, которому досталась такая огромная радость".
Не пожалел, отдал. Пусть эти напоминания о первом исполнителе роли Льва Толстого на русской сцене хранятся в главном толстовском месте. Чтобы знали люди и помнили.
Сергей Герасимов. Последняя шарада
В книге Льва Аннинского "Охота на Льва" (о первом ее издании, тогда она называлась "Толстой и кинематограф", я писал в "Советском экране") есть такие слова: "...Уход Толстого - это ж на десятилетия тема и загадка! Это хотели ставить: С. Ермолинский, А.Зархи, Г.Козинцев, А.Тарковский - пятьдесят, шестьдесят лет спустя..."
Тут требуется некоторый комментарий.
Ермолинский не был кинорежиссером, поэтому едва ли он хотел "ставить", скорее он хотел о том писать. И, действительно, написал о Толстом много. В прозе. О его попытке выразить тему в драматургическом жанре кое-что сказано выше, там, где вспоминается разговор с Евгением Сурковым.