И непосредственно на Тверской, которая тогда называлась улицей Горького, дал Суркову согласие.
Но почему его выбор пал на меня? Никогда не спрашивал, могу только догадываться. Конечно, он мог читать мои статьи о театре в "Литературной газете", в "Советской культуре" или в том же "Труде", изредка я писал и о новых фильмах. Но вряд ли решило это. Скорее другое.
Однажды из отдела печати ЦК меня попросили изложить на бумаге свои соображения о работе отдела театра "Советской культуры" - была такая практика: в порядке помощи партийным чиновникам просить специалистов поделиться мыслями. Я поделился, довольно развернуто. Ту мою большую справку, убрав подпись, направили даже главному редактору газеты, так сказать, для руководства. Она, значит, им понравилась. А Сурков бывал в ЦК часто, любил это дело. Там ему и могли сказать, что, мол, "есть такой парень". Он и запомнил. Он был тертым аппаратным калачом, толк в плетении интрижек и интриг знал, ему в заместителях был удобнее "человек со стороны", чем с кем-то в кино уже связанный.
Так это и произошло - очередной мой карьерный подскок. Их было несколько в биографии и обо всех можно сказать: ни высокопоставленные родственники не помогали, ни чья-либо "мохнатая лапа" не подталкивала - не было у меня ни соответствующих родственников, ни "лапы". И сам не напрашивался. Никогда. Верил булгаковскому принципу: не проси, придут и сами дадут.
В своей прощальной книге "Русская трагедия" Александр Зиновьев в главе "Мое социальное положение" в духе спокойной констатации перечисляет ступени своего, своей жены и детей социального роста в советское время: закончили школу, учились в институте, пошли работать, защитили диссертацию и т.д. После чего пишет: "В том, что мы из низших слоев поднялись в средний слой (причем ближе к высшему), не было ничего особенного. Нечто подобное было достижимо для многих без каких-либо особых данных. Тогда даже самые яростные антисоветчики вынуждены были признавать, что в Советском Союзе была самая высокая в мире и в истории человечества вообще вертикальная динамика населения, т.е. подъем из низших слоев в более высокие. Для большинства таких людей это делалось как бы само собой. Я не прилагал для этого никаких особых усилий. Хорошо учился и работал. Был честным гражданином. Окружающие видели это и ценили меня именно за это. Те, от кого зависело мое служебное положение, сами способствовали моему жизненному успеху. Это было обычным явлением в советский период. Таких, как я, были миллионы".
К сказанному ничего не добавишь - справедливые слова. Здесь и мой случай описан. Остается только поблагодарить автора за философски спокойный и полный достоинства взгляд на вещи. До сих пор на людей, бывших успешными в советские времена, бросается некая тень подозрительности. Бросают в основном те, кто прежде "не добрал", не состоялся, "недополучил". И вот Зиновьев, многое пережив и передумав, сначала уехав из страны, потом вернувшись, свидельствует: "Если ты обладал какими-то полезными для общества способностями, хорошо учился и добросовестно работал, ты большую карьеру не сделал бы, но на достаточно высокий уровень поднялся бы без всяких карьеристских усилий. Основа советского общества позволяла многим миллионам людей жить достойно".
Я - из этих миллионов.
С приходом в журнал жизнь сильно изменилась. Не стало вечерних и ночных сидений в редакции, мы, то есть десятка полтора сотрудников (в "Труде" нас было 350), подтягивались в редакцию часам к двенадцати, а то и позже. Бесконечно сидели в просмотровом зале, уставившись в экран, - это было важной частью нашей работы. Многие авторы свои ленты привозили нам сами, чтобы мы оценили, может быть, о них написали.
Все это происходило на первом этаже кооперативного киношного дома на улице Усиевича, в районе метро "Аэропорт". В моем распоряжении был маленький кабинетик в дальнем левом углу от общего коридора. Большой кабинет Суркова был напротив. Между нами холл с секретаршей.
Еженедельно бывали просмотры зарубежных фильмов. Это были черно-белые контратипированные копии Их доставляли из спецхрана кинокомитета на редакционной "Волге". В зальчик мест на сорок народу набивалось не продохнуть. Приглашались друзья, знакомые, лечащие врачи, гаишники и прочие "нужные" люди разных специальностей, обязательно являлись доверенные представители интеллектуальной элиты, проживающие в ближних домах - район был творческий. Некоторые приезжали издалека, как, скажем, Леонид Леонов, с которым и мне несколько раз довелось поздороваться за руку. Его приглашал Сурков.
В двух шагах по той же улице Усиевича был кооперативный дом Большого театра, в котором на четвертом этаже я обитал уже несколько лет с очень хорошим человеком - солисткой балета. Много позже в ГИТИСе она станет руководителем мастерской, профессором. Но это потом. А в то время она еще танцевала. Наш роман начинал иссякать, но иногда я все-таки переходил из редакции в соседний дом обедать. Однажды привел Суркова. Светлая однокомнатная квартирка ему понравилась, хозяйка тоже, а потом подружке своей дочери, активно интересовавшейся персоной нового заместителя главного редактора, он сказал, как отрезал: "Даже и не пытайтесь, там у них все крепко".