Тогда подумалось: до какой же степени раздражения доведен человек, если так памятлив на вполне рядовую о нем публикацию, как готов к недоброму продолжению... Объяснить его тогдашнее эмоциональное перенапряжение, конечно, можно: лежал на полке "Комиссар", был запрещен его Пушкин во МХАТе. Виновникам своих бед он тогда ничем ответить не мог. Отомстить, - тем более. Удалось ему расправиться только с автором злополучной статьи, но это произошло гораздо позже...
Когда-то, еще в газетные свои годы, я оказался в доме народной артистки СССР Лидии Князевой, - пришел побеседовать, готовясь к сценарию для диафильма о ее творчестве. Она играла на сцене мальчиков, и делала это гениально. Она была вообще выдающейся актрисой, безотносительно к амплуа травести. Она так тогда и сказала: "Я же нормальная артистка, только не выросла". А потом она стала плакать и долго не могла успокоиться, - это когда рассказывала, что их приемный с Роланом Быковым сын то ли в колонию угодил, то ли что-то подобное с ним случилось. Взяли, называется, на воспитание...
Потом была другая ситуация, в другое время... Народный артист СССР Всеволод Санаев зашел в "Советский экран", чтобы вычитать и завизировать свою статью. День заканчивался, из редакции вышли вместе. Я и сейчас могу показать то место, где он вдруг остановился и - заплакал. Молчит, слезы бегут ...
- Всеволод Васильевич! Что? Почему?..
- Вы не представляете, какой ад вошел в наш дом! - почти простонал он.
Тогда все знали, что недавно его зятем стал Ролан Быков.
Впору снова вспоминать о мистических предрасположениях в собственной судьбе. Не объяснить, почему такие разные люди столь сходно поделились наболевшим с чужим человеком...
- А не хотите ли поспорить в кадре с Роланом Быковым о детском кино? - спросила меня однажды руководитель "Кинопанорамы" Ксения Маринина". - Вы же там с ним в чем-то не сходитесь?.. Вы - свое, он - свое, будем снимать. Когда конфликт - всегда интересно.
- Почему бы нет - давайте! А согласится?
- Предварительно говорила. Он не возражает. При одном условии: оба посмотрите после монтажа и, если скажете давать, дадим. Если хотя бы один скажет "нет", передачи не будет.
- Годится! Поехали!..
И вот мы сели друг против друга. Рядом некий письменный стол - якобы разговариваем не в павильоне, огромном, как ангар, а как бы в кабинете - прибежище интеллектуалов.
После команды "Начали!" Ролан стал убеждать меня, что подлинное искусство для детей верит в способность ребенка понимать больше и чувствовать лучше, чем предполагают иные заскорузлые ремесленники от кинематографа или замшелые представители педагогики. Если ребенок чего-то и не поймет сейчас, то не страшно - поймет позже, но великое, глубокое, значительное, предъявленное ему искусством, обязательно оставит свой след.
Оставит-то оставит, соглашался я, но и нельзя забывать, что разному возрасту подобает и разный уровень разговора. Доступное четырнадцатилетнему, для шестилетнего - пустой звук, пролетит мимо.
Я взял с того письменного стола заранее припасенный томик Белинского, заложенный на нужной странице, и зачитал: "Человек имеет свои эпохи возрастания, не сообразуясь с которыми в нем можно задушить всякое развитие".
- Среди хаоса бессердечного, рационального мира в кинематографических джунглях, - погнал Ролан красивые пышности, цитируя собственную статью, которую я хорошо знал, - юные герои становятся миссионерами религии Добра. Этот, казалось бы, инфантильный идеал приобретает по отношению к миру уныния позицию Надежды.
- Позиция Надежды звучит не менее инфантильно, чем религия Добра.
- Ребенок в кино - это простак в безумном мире.
- Правильно. Но если я, взрослый, сильно напрягшись, еще способен понять вашу красивую мысль и даже принять ее, то не уверен, что на это способен малыш. Если, конечно, иметь в виду фильм для детей, а не фильм для взрослых о детях...
Ролан явно к передаче не готовился. Все, что он говорил, так или иначе звучало у него раньше и письменно, и устно. Поскольку я готовился, он упростил мне задачу.
Пока мы препирались, краем глаза я видел Ксению. Она показывала большой палец. Ей происходящее нравилось.
Разговор длился около часа. Когда камеру выключили, Ролан сразу исчез, а я пошел на лестницу покурить. Потом поднялись в кабинет главного редактора киноредакции - к Нине Александровне Севрук.
"Только что был Ролан Быков, - сообщила она. - Сказал, что его там внизу полностью обосрали, и он запрещает давать запись. Ничего не поняла. Он уже ушел".
Но надо было знать упрямую натуру Ксении Марининой. У нее было, как у Высоцкого: "Если я чего решу, то выпью обязательно". Она снова насела на Ролана и уговорила его повторить разговор и запись. На тех же, понятно, джентльменских условиях. Я опять согласился.