— Как?
— Как будто ты, блядь, ненавидишь меня, — сказал он, подпрыгивая и хватая ветку, на которой я сидела, и подтягиваясь, чтобы оседлать ее и прислониться спиной к стволу, пока я качала ногами, как ребенок на качелях.
— Я не ненавижу тебя, — сказала я, глядя на вечеринку, задаваясь вопросом, видят ли они нас все или мы потерялись в ночи. Оба варианта пугали меня по-своему. — В этом-то и проблема, — прошептала я.
Глава 8
Репо
«Вот что я тебе скажу: держи свои гребаные руки подальше от меня, и у нас не будет проблем».
Вот что она сказала мне, сидя на своем дереве, как угрюмый девятилетний ребенок.
И, что ж, я даже не мог злиться из-за этого. Она была права, мне нужно было держать свои руки подальше от нее. Но, если быть до конца честным, единственный способ осуществить это — вытащить ее на хрен из МК раз и навсегда. Если она болталась поблизости, я хотел прикоснуться к ней. Так что ей нужно было уйти. Чтобы это произошло, я должен был перестать пытаться быть справедливым, пытаясь удержать парней от того, чтобы они катались на ней. Я должен был быть с ней весь день и всю ночь. Мне нужно было поощрять отчуждение и дедовщину. Так я и сделал, все это время с комком размером с валун в животе.
Дело в том, что у меня не было сил быть гребаным мудаком все это чертово время. Это был не я. Это особенно шло вразрез со всем, чему я научился и во что верил в жизни, когда дело касалось женщин. И каждый раз, когда ее лицо вытягивалось, когда я звал ее, читал ей нотации или исключал ее, я чувствовал себя худшим из подонков.
Та дрянь возле грузовика с Лосем, Фоксом, Джейни и Мейз? Это был настоящий пиздец. Я ни в коем случае не должен был доставлять ей неприятности, но у меня был приказ, и я стоял прямо там, черт возьми. Но она отпрянула от меня, зашипела на меня, а затем я выслушал нотации от Джейни, пока я смотрел, как Шот и Кэш пытаются подбодрить Мейз, да, все это не устраивало меня.
Особенно потому, что я хотел быть тем, кто заставит ее запрокинуть голову и рассмеяться, как она смеялась над чем-то, что сказал Шотер.
Не спрашивайте меня, почему, но именно туда направились мои мысли.
Поэтому, когда я прошел под деревом, и она посмотрела на меня со смесью гнева, обиды, печали и боли… Я просто, блядь, больше не мог продолжать в том же духе.
— Я не ненавижу тебя, — сказала она, избегая смотреть на меня. Я не винил ее. Я заставлял ее не смотреть на меня, если в этом не было абсолютно никакой необходимости. — В этом-то и проблема, — добавила она едва слышным шепотом.
— Ты должна.
— Да, — согласилась она, не потрудившись пощадить мои чувства.
— Тогда почему ты этого не делаешь?
— Ты знаешь почему, — сказала она, опустив голову и наблюдая, как качаются ее ноги.
— Милая… — сказал я и посмотрел на ее профиль, когда ее глаза на секунду закрылись, прежде чем она повернула голову, чтобы посмотреть на меня.
— Что?
— Это моя работа.
— Что твоя работа?
— Сделать твою жизнь несчастной. Это моя работа. Я не хочу этого делать.
— Тогда не делай.
— Это не вариант.
— Чушь собачья, — сказала она, качая головой. — Выбор есть всегда.
— Не для меня.
— А почему нет?
Она даже не знала, на сколько это был охуенный вопрос…
Я вырос в жестокой дыре.
Был ли на самом деле какой-то другой способ описать Детройт? Все, что там было, это заброшенные здания, нехватка рабочих мест, коррумпированные правоохранительные органы и преступность. Вот и все. На самом деле не было никаких шансов стать хорошим, порядочным гражданином, если ты не уберешься оттуда, пока тебя не засосала одна из банд.
Я не был одним из немногих счастливчиков, чьи родители всегда искали способ сделать жизнь лучше для своих детей. Мой отец нерегулярно платил алименты, а мать курила крэк. Если бы служба защиты детей не была полностью перегружена реальными случаями физического и сексуального насилия, моя задница была бы вытащена из этой кишащей тараканами квартиры в мгновение ока. Но дело в том, что моя мама всегда была под кайфом, чтобы заметить меня, и ко мне никогда не приставали. Так что я остался там, где был, с пустыми шкафами и матерью, которая исчезала на несколько дней подряд, иногда возвращаясь домой избитой до полусмерти, иногда приводя с собой мужчин, имена которых я даже не пытался притвориться запомнить их кем-то другим, кроме как Джонс.
Когда мне было двенадцать и мою маму отвезли в больницу с передозировкой, в дверь квартиры постучали. Я проигнорировал это, включив телевизор, борясь с неуверенностью в животе, которую всегда чувствовал, когда кто-то стоял у двери. По моему опыту, единственными людьми, которые появлялись в дверях, были полицейские и сборщики счетов. Не было и людей, которых я хотел бы видеть.