Вообще, настроение в толпе кардинально отличалось от атмосферы на разогнанной акции за две недели до этого, отметил Смит. Сегодняшние зрители были молодыми и образованными и явно в праздничном настроении. К представленному искусству они относились с любопытством, уважением, дружелюбием, двигаясь друг за другом плотной толпой вдоль шнура, ограждающего работы. При этом, подчеркнул автор, в экспозиции не было открыто провокационных или политических работ. На выставку, продолжавшуюся 4 часа, пускали без ограничений, хотя некие люди в штатском фотографировали толпу и посетителей, общавшихся с иностранными корреспондентами. По мнению Смита, наибольший отклик у зрителей вызвали поэтично-сюрреалистические работы молодого художника Владислава Ждана.
30 сентября газета London Times помещает весьма любопытный и неординарный, но, к сожалению, анонимный обзор последних событий под названием «Референтные рамки для советских картин»[43]. Прежде всего, журналист указал на необычность второй выставки, поскольку она прошла не под эгидой какой-либо официальной советской организации и в то же время была официально разрешена. Уже в этом заключался серьезный отход от общепринятой практики проведения мероприятий в те времена. Но это не означает наступления новой эры свободного творчества в СССР, добавил автор и не преминул напомнить, что многие из выставлявшихся художников достаточно долго прекрасно зарабатывали, продавая свои картины на неофициальном и неконтролируемом рынке.
Однако предыдущая разогнанная выставка показала, что «в системе есть множество серых зон, где правила неясны и где люди с опытом и мужеством способны испытывать на прочность и даже расширять границы личной свободы». Справедливость этого постулата была многократно подтверждена в разной форме теми, кто прошел когда-то сталинские лагеря.
По мнению автора, неразбериха с первой выставкой была вызвана нежеланием местной администрации и СХ принимать решения, в результате чего выставка не была ни запрещена, ни разрешена. Чиновниками двигал главным образом страх перед начальством принять неправильное, нелояльное решение. А потом, учитывая природу системы и взращиваемую ею осторожность, ей было безопаснее отправить машины и бульдозеры для разгона выставки, чем думать о международном резонансе этого решения.
И тут журналист выдал замечательную фразу: «Очень многие чиновники среднего уровня на Западе с удовольствием прошлись бы бульдозерами по выставкам современного искусства, однако система, к счастью, не дает им полномочий сделать это». Ну а советская система дает своим чиновникам такие полномочия, поскольку она зависит от лояльности всего аппарата сверху донизу. «Но зависимость эта взаимная. Аппарат зависит от вышестоящих бонз и готов реагировать на прямые указания». А в случае с первой выставкой, справедливо отмечает автор, их не было. Как мы знаем теперь, решение о проведении второй выставки принималось на самом высоком уровне, и нельзя не согласиться с журналистом, отметившим «просвещенность и мудрость» высшего руководства, исправившего ошибку подчиненных и разрешившего проведение второй выставки. В самом деле, иначе получалось бы, что Советский Союз испугался нескольких странных картин, а его руководство было настолько невежественно, что направило бульдозеры против мирных художников. Кстати, тут автор опять поддел Запад, заявив, что немногие другие правительства проявили бы такую гибкость в подобных ситуациях. Однако, по мнению обозревателя, нельзя рассматривать это событие только в идеологической плоскости. Это не борьба между добром и злом или между свободным художником и идеологией, стремящейся подавить его, считает он, и здесь с ним очень даже можно поспорить. «Эта борьба охватывает многие аспекты, например меняющиеся точки зрения внутри советской системы, поиск новой референтной парадигмы и системы контроля, способной заменить сталинский террор (при котором все эти художники были бы расстреляны без церемоний). Эта борьба длительная и медленная, и ее передовая линия то уходит вперед, то возвращается назад, потому что на ход борьбы влияет давняя русская традиция (осторожничать? — Г. К.) и сказываются десятилетия изоляции, страха, неуверенности, инертности и незащищенности, а также глубоко укоренившаяся власть чиновничества среднего звена. А идеологические вопросы стоят в этом списке далеко внизу». …Конечно, не все моменты этого достаточно широкого анализа устройства советской жизни принимаются безоговорочно, но почему-то и теперь при чтении у нас возникает ощущение его непреходящей актуальности.