– Эти несоответствия приводят к гибели семьи!..
– … которой не было, – подхватил я. – Спать на одной кровати – это ещё не семья. Это сожительство. Да и разве могут создать семью два девятнадцатилетних холерика, которые ценят друг в друге только цвет глаз, умение пить и давить шейк?
– Это ты обо мне и моём бывшем муже?
– Зачем же?
– Какой же ты наивняк!
– Если тебе не нравится моя кочка зрения, которая не совпадает с твоей, так это ещё не значит, что я дубак.
– Ты думал, зачем люди живут?
– Ты только всё отрицаешь. Это не главное! Это не главное! А что же ты не подскажешь его? А красиво закатывать глаза, когда слышишь неугодное, это ещё не дело.
– Кто твой отец? – спрашивает она.
– Чёрный вол-работяга. Я его не помню. У него была раздроблена нога, дали отсрочку. Но его таки угнали на фронт в зачёт какого-то откупившегося грузина. Тогда мы жили в Грузии. Отец погиб. Похоронен в Сочи в братской могиле. Когда я пошёл в школу, на первом занятии учитель спросил отчество. «Что это?» – спросил я. – «Как звали твоего отца?». – «Я не знаю. Я пойду спрошу у брата». Я пошёл в соседний класс, спросил у старшего брата Гриши, как звали нашего отца. «Ни-ки-фор!» Победоносец!
– Кто ты?
– Я и холерик, и сангвиник, и флегматик. Товарисч широкого профилёчка!
Я спорил с Аллой. Мне нравилось видеть её сердитой. И я вдруг понял, что моя ершистость сослужила плохую службу.
Алла нервно хлопала ресницами и говорила, что я со звоном в голове и что разговоры со мной не радуют, а злят её.
Она играла в теннис. Я смотрел и с ужасом думал, что я начал терять её. Она вся вот тут, но уже не та, что ехала вчера, когда ей хотелось быть в ночь со мной под одной крышей. Теперь, наверное, нет у неё такого желания.
Мы идём ужинать. Ветер. Дождь.
– Скажи, – говорю я, – когда тебе бывает страшно?
– Когда я встречаю плохих людей. А тебе?
– Потом…
– Что ты меня дразнишь? Потом, потом…
– Мне страшно, когда уходят от меня.
– От тебя часто уходили?
– Нет.
– Зачем я тебе?
– С тобой интересно… Ты филолог…
– Ну и что?
– А мой словарь фразеологизмов?
– Словарь… Да ты не осилишь его и за все двадцать лет!
– Даль всю жизнь работал над своим словарём!
– Ха! Даль!
– Что за ха!?
– Ты не Даль. А я не филолог. Ты нашёл плохого советчика.
– Хорошего. Этот год должен быть переломным.
– То есть?
– Я не журналист, а букашка, нуль, ничто. Кому нужна моя стряпня-однодневка? Газета не главное. Я боюсь себя проспать.
– В тебе таятся силы необъятные.
– Может быть… Словарь… Сколько о фразеологизмах учёной дребедени, а словаря нет. Я дам историю фразеологизмов, с иронией расскажу историю и значение каждого фразеологизма и приведу каждый фразеологизм в афоризме, в своей стихии. О каждом фразеологизме я напишу маленькую весёлую новеллу.
– Это будет солянка, а не наука.
– Это будет в первую очередь весёлое пособие для пишущих, а не макулатура для складов «Академкниги».
– Я плохой советчик. Поезжай к Шаинскому в МГУ. Толковый профессор. Это всё твоё – по его части…
Мы разговаривали у входа в мой корпус.
Подошла тётечка и сказала:
– Молодые люди, отбой. Уже одиннадцать. Вас, девушка, могут и не пустить.
Мы нехотя разошлись.
Я лежу и вспоминаю дневные дела. Алла в голубом купальнике сидит у Воронки на куче березняка и болтает красивой ножкой:
– Где ты живёшь?
– В общежитии обкома комсомола. Это трёхкомнатная квартира на четверых.
– Не надоело?
– Пока нет, – ломаюсь я. – «У одиночества одно неоспоримое преимущество – тебя никто не покидает»… А почему тебя это беспокоит?
И на вздохе роняю:
– А пора уже подумать и о своём гнезде.
– У тебя нет практичности. А жениться надо.
– На ком?
– Найди девушку. Девушки облагораживают мужчин.
– Я находил девушек и отпускал с миром.
– Когда-то надо и не отпускать.
– Пытаюсь.
– Ты говоришь обо мне?
– Что ты! – соврал я.
В разговоре и раз, и два прошлись мы по прешпекту…
В наш мужской номер вошёл хохол. Стал вспоминать о своей службе:
– Служил у нас татарин. Очень хотел получить отпуск и поехать домой. На карауле собрал мешки из-под солидола, поджёг и позвонил начальству: «Пожар! Тушу!». Потушил. Ему дали десять дней отпуска. Товарищ из контрразведки к нему с вопросом: «Расскажи, как поджигал. Отпуск тебе теперь всё равно не отменяется – десять суток губы».
Он помолчал и усмехнулся, мотнув головой:
– Сегодня здесь, в Ясной, слышал байку про Толстого… Поутру Лев Николаевич выходил на покос. Махал косой и думал: «Ах, хорошо! Только физический труд позволяет человеку мыслить, совершенствоваться».