Давно уж звезды говорят не то,
что прежде звезды говорили,
Лишь дети малые их любят, как любили,
и то…
Но что же делать мне-то, мне — когда,
чем я старей, тем безнадежнее
они со мною, те же… Нет — другие, прежние,
всегда…
7 сентября 1961 г.
Осень(«Когда прикроют ватной шапкой…»)
Когда прикроют ватной шапкой
простор окрестный облака,
и в нерешительности зыбкой
предзимняя тоска,
и вкруг лесные дали серы
и, как седые пустыри,
посохлые жнивья без меры,
куда ни посмотри.
Тогда — что грай вороний, зовы
времен, отшедших навсегда:
и все напомнит сердцу снова —
года, года, года…
Зимнее(«На землю сумрак зимний…»)
На землю сумрак зимний,
что день, угрюмей сходит,
и в стынущей природе —
дух темнее, дымней.
Уводят к далям тайным
древесные завесы.
Вкруг частоколы леса
— кладбищем бескрайним…
До рассвета(«Дорассветный лес туманно-темен…»)
О. Ш.
Дорассветный лес туманно-темен,
еле мреет очерк тополей
и над ними — купол так огромен,
так прозрачно-нем и все светлей.
Звезд уж нет на этом раннем своде,
волны листьев сумрачно-тихи…
Междуцарствие в лесной природе!
Ни заря, ни ночь. И где-то — петухи.
Смутно все. Лишь облачка над садом
заалела чуть волнистая кайма…
И не знаешь, рада иль не рада
солнцу утренняя полутьма.
Снились небу в ночь такие дали,
тайна звездная таких чудес,
о которых люди не гадали,
о которой помнит только лес.
И душа — пусть на-свету незряча,
трудному служенью отдана, —
в этой полутьме поет и плачет,
словно помнит что-то и она.
«Отчего, когда природа…»
Отчего, когда природа,
от земли до небосвода,
мне таинственно близка
и, как обещанье рая,
мир земной благословляя,
к небу тянется рука,
Отчего — что это значит? —
сердце не поет, а плачет,
и о чем его печаль?
Отчего, землей любуясь,
этой боли повинуюсь? —
Отчего мне землю жаль?
Отчего? И нет ответа.
Только знаю, рана эта
призрачная — глубока…
Красоте земной созвучна,
с красотою неотлучна —
безответная тоска.
Монфор-Ламори, 1960 г.
РАЗДУМЬЯ
Другу («Проходит все почти бесследно…»)
Памяти М.А. Форштетера
Проходит все почти бесследно,
все может человек стерпеть, —
смотря в глаза Горгоны бледной
он может и не умереть.
Но есть одно… Над гробом друга
нельзя на небо не восстать.
От жалости, любви, испуга —
нельзя, нельзя смириться… Знать,
что землю вовсе он покинул,
что дух единственный его
куда-то канул, скрылся, сгинул…
Был человек — и ничего!
Уснул и больше не проснется,
загробной взятый тишиной —
на боль живых не отзовется
и не поделится со мной
своею болью… Боже мой!
1959 г.
«Увидеть, осязать нельзя…»
Увидеть, осязать нельзя,
нельзя услышать слухом, —
уводит тайная стезя
в мир, озаренный духом.
И свет не свет, и тьма не тьма,
земля, но неземная.
Небес голубизна — нема
и говорит о рае.
От светоносной немоты,
от нерожденных звуков
пьянея, сердце с высоты
внимает песне духов.