Этот первый диалог (со слов Селивановой, важность ранних, нецензурированных данных которой мы уже оценили вполне) выглядел так: «Осенью 1917 года несколько человек пришли в Сердоболь просить Рериха вернуться в Петербург. Его друзья говорили, что он нужен школе, что он может участвовать в правительстве, так как они с Бенуа были кандидатами на пост министра изящных искусств, что его картины были в большой моде, и делали ему много других предложений. Более того, комитет Общества поощрения художеств в России просил художника детально разработать проект свободной Академии художеств, который он надеялся даже осуществить через школу, директором которой он был»[159].
Судя по сохранившемуся автографу письма Рериха от 14 октября 1917 года, в тот момент он действительно явно не думает об окончательном отъезде: «Начал проект нашей Свободной академии. Всегда готов написать и сообщить все полезное нашему общему делу»[160].
Из переписки 1917 года видно, что, несмотря на болезнь (и даже завещание, датированное 1 мая того же года), Рерих до последнего держался за свою должность директора школы Общества поощрения художеств и свой пост покидать не хотел. От Селивановой мы узнаем об опасном решении вернуться в Петроград в канун 1918 года: «Однако на Рождество 1917 года он снова вернулся в Петербург вместе с госпожой Рерих»[161]. Это сообщение кажется уж совсем невероятным, ведь это уже и не февраль, а декабрь. Уже началось время, самое рискованное для переездов, поезда начинали брать штурмом, пассажиров грабить… Однако вот перед нами письмо от Рериха к Бенуа, и его дата просто вопиюща – 30 декабря 1917 года (по новому стилю 11 января 1918 года): «Итак, я приехал! Хотя и не совсем еще поправился, но надо настроить дела школы»[162].
Посулы Рериху от большевиков, видимо, были весьма заманчивы, иначе бы он не решился на такой рискованный шаг. И всезнающая Селиванова подтверждает эти подозрения: «Ученики школы и некоторые художественные кружки делали Рериху определенные предложения от Луначарского, говоря, что если бы он только увидел его лично – Луначарский дал бы художнику неограниченный кредит на финансирование всех его прекрасных начинаний»[163].
Анатолий Васильевич Луначарский – одни из ближайших сподвижников Ленина, большевик-эстет, образованный интеллектуал. Он похож на человека, который бы заинтересовался данным аспектом деятельности Рериха. Но важно подчеркнуть: Луначарский мог бы сделать такое серьезное предложение лишь после 25 октября (7 ноября) 1917 года, когда решением Второго Всероссийского съезда Советов был назначен на должность наркома просвещения.
Кроме сообщения Селивановой, которая написала свою книгу со слов художника, у нас нет никаких свидетельств о подобном обращении к Рериху от Луначарского. Возможно, бумажные документы с таким предложением и существовали. С другой стороны, в момент революционной неразберихи многое делалось на словах, без протокола и на коленке.
Так какую же должность могли сулить Рериху посланцы большевиков? Скорее всего, речь шла о посте первоначально называвшемся правительствующий комиссар по делам искусств и заведующий отделом изобразительного искусства Наркомпроса. «Он не принял предложенную ему большевиками высокую должность, поэтому судьба его ценной коллекции старинной живописи, оставшейся в Петрограде, остается неизвестной»[164], – пишет об этом поворотном моменте в жизни Рериха достаточно по горячим следам, в 1920 году, его английский биограф Надежда Жаринцова[165].
Если верить свидетельству Жаринцовой, то все имущество семьи Рерихов стало заложником, с помощью которого могли пытаться обеспечить лояльность Рериха к советской власти.
Обсуждаемая же должность в декабре 1917 года отошла к художнику Давиду Штеренбергу, близкому к Луначарскому, его знакомому по парижской эмиграции. Это решение выглядит логичным с точки зрения передовой идеологии новорожденной советской власти: Штеренберг представлял авангард! А Рерих все-таки относился к старомодному уже символизму, мистицизму и прочим духам и туманам Серебряного века.
Но, как мы увидим далее, заманивание Рериха карьерой вовсе не прекратилось. Большевики еще вернутся к этому соблазну: даже в момент максимального конфликта с художником посулы оставались в силе.
Итак, мы уже почти добрались до начала 1918 года. И в очередной раз задаемся вопросом: неужели хотя бы сейчас настал наконец тот самый момент, когда Рерих отправится в свои скитания?
165
Надежда Николаевна Жаринцова (1870–1930) – переводчица Джерома К. Джерома, Р. Киплинга и др. Жила в Лондоне, писала статьи для русской эмигрантской прессы.