Так я и оказался украинцем. Впрочем, ранее, когда на кавказском вечере я ставил картины, таким же образом я оказался грузином»[22].
НАСТАВНИКИ
В 1895 году ученикам Высшего художественного училища Императорской академии художеств, по новым правилам, была дана возможность по окончании общего натурного класса самим выбирать, у кого из живописцев продолжить обучение. Для Николая колебаний в выборе мастерской не было, конечно же его учителем должен стать Илья Ефимович Репин, но просто прийти к известному художнику и попроситься в ученики Николай все же не решался.
Лучший друг по академии, Леон Антокольский, не раздумывал, он сразу был принят учеником к Репину, здесь свою роль сыграла, естественно, и протекция — брат его отца, знаменитый скульптор М. М. Антокольский, был членом Совета Академии художеств.
В том же году в дневнике Николай напишет: «На экзамене 28 января… в этюде съехал на разряд ниже, а между тем Илья Ефимович [Репин] говорил, что я иду быстро вперед, что весьма утешительно видеть, как люди на каждой работе прогрессируют, что он мною очень доволен. Странно! Прогресс, а между тем на разряд ниже. Леон [Антокольский] собирается не на шутку переходить в мастерскую в апреле и, чудак! надеется, что и я перейду. Напрасная надежда — на большом этюде при моей технике больше третьего разряда не получишь, а надо получить второй»[23].
Осенью 1895 года Николай Рерих все же решился идти в мастерскую И. Е. Репина. Она располагалась на втором этаже большого дома у Калинкина моста. 2 октября Рерих с большим трепетом понес свои работы мастеру, он считал этот день для себя особым. Однако его ждало разочарование, долго расхваливая картины молодого художника, Репин вовсе не собирался брать его в ученики. Рерих с горечью дословно записал слова отказа мастера в свой дневник:
«Принять в мастерскую не могу, а если желаете, запишу кандидатом, а то места нет. Без лести могу вам сказать, что мне весьма лестно принять вас в свою мастерскую».
Рерих, конечно, был сильно огорчен, ведь его товарищи уже стали учениками, а ему предлагают всего лишь быть кандидатом и притом на неопределенное время. Долго раздумывать не пришлось, сокурсник Глеб Воропанов предложил идти вместе с ним к А. И. Куинджи. Рерих согласился, и с 30 октября уже ходил в мастерскую на Васильевском острове не каким-то кандидатом, а полноправным учеником. Позже Рерих так описывал свой выбор руководителя:
«Старая академия кончилась. Пришли новые профессора. Встала задача: к кому попасть — к Репину или к Куинджи. Репин расхвалил этюды, но он вообще не скупился на похвалы. Воропанов предложил: „Пойдем лучше к Куинджи“. Пошли. Посмотрел сурово: „Принесите работы“. Жили мы близко — против Николаевского моста — сейчас и притащили все, что было. Смотрел, молчал, что-то будет? Потом обернулся к служителю Некрасову, показал на меня и отрезал коротко: „Это вот они в мастерскую ходить будут“. Только и всего! Один из самых важных шагов совершился проще простого. Стал Архип Иванович учителем не только живописи, но и всей жизни. Поддержал в стремлении к композиции. Иногда ругал, например, за „Поход“, а потом вернется: „Впрочем, не огорчайтесь, ведь пути искусства широки — и так можно!“»[24]
Учителями Рериха в академии были талантливые художники: это и живописец Павел Петрович Чистяков (1832–1919), и скульптор Николай Акимович Лаверецкий (1837–1907), мозаичист Николай Александрович Бруни (1856–1935) и живописец Владимир Егорович Маковский (1846–1920), гравер Иван Петрович Пожалостин (1837–1909) и скульптор Гуго Романович Залеман (1859–1919), художник-баталист Богдан Павлович Виллевальде (1818–1903) и скульптор Иван Иванович Подозеров (1835–1899).
Рерих в своих воспоминаниях часто писал о них:
«Из всех старых профессоров удержался лишь один П. П. Чистяков. В нем было много от природного учителя. Своеобразие суждений и выражений привлекало и запоминалось. Но все мы спешили скорей перейти из натурного класса в мастерскую. Труден был выбор между Репиным и Куинджи не только потому, что один был жанристом, а другой — пейзажистом, но по самому характеру этих мастеров создалась легенда о розни между репинцами и куинджистами. А в сущности этого не было. У Репина были Кустодиев, Грабарь, Щербиновский, Стабровский. Почему нам, бывшим у Куинджи, ссориться с ними? У нас Пурвит, Рушиц, Рылов, Химона, Богаевский, Вроблевский — каждый был занят своей областью.
В составе профессоров академии происходили обновления. Пришли Ционглинский, Кардовский и Самокиш. Пришли затем Е. Лансере, Щусев, Щуко. Среди членов были такие доброжелательные собиратели, как граф Голенищев-Кутузов, Тевяшов, Дашков…