— Все-таки это дело более чем странно! — И все поняли, что имелось в виду наше визное дело.
Кроме иностранных правительств и лучшие английские представители много раз посетили улицу Даунинг с самыми сильными заявлениями. Так, в одно время там побывали герцог Соммерсетский, кардинал Бурн и архиепископ Кентерберийский, лейборист Тревельян… Писали Гордон Боттомлей и Гальсворти… Хагберг Райт, директор Лондонской библиотеки, написал своему правительству чрезвычайно сильное письмо, заканчивая его словами, что он надеется, что „разум возьмет верх“… Дело о визе нашей так разрослось, что его возили по коридорам Министерства в тачке. Наконец я спросил определенно, когда будет выдана виза. Нам ответили, что она выдана не будет (опять-таки без всяких объяснений). Я спросил:
— Это окончательно?
И господин в желтом жилете ответил, низко поклонившись:
— Окончательно!»[360]
В Лондоне о Николае Рерихе довольно быстро стали распространяться всевозможные слухи и домыслы. Английские власти всячески пытались дискредитировать авторитет художника и ученого с мировым именем. Николай Константинович через много лет вспоминал эти полные лжи и обмана месяцы, проведенные в Англии:
«В 1930 году, в Лондоне же ко мне явился профессор Коренчевский и после всяких замысловатых вступлений сказал:
— Есть у меня один вопрос, на который Вы мне, наверно, не ответите.
Когда же я заинтересовался таким оборотом и сказал, что готов ему ответить, он таинственным голосом провещал:
— Ведь вы не Рерих, а Адашев.
Когда же я настаивал на том, что я есмь я, он с хитрым видом закончил:
— Я так и думал, что вы мне не скажете истину.
Вот с какою кромешною тьмою приходится встречаться. Даже не знаешь, где границы этого Гран-Гиньоля! Тогда у нас осталось впечатление, что Коренчевский умалишенный, но, очевидно, таких безумцев на свете довольно много, ибо они всячески продолжают свое своеобразное рекламирование.
В том же Лондоне проживают некая В. и архитектор Б., которые разновременно рассказывали, что мы взяли в плен Далай-ламу со всеми его сокровищами. Самого-то Далай-ламу мы, в конце концов, отпустили, но все несметные его сокровища оставили при себе. Взрослые пожилые люди не гнушаются и такими россказнями. В некой газете я сам читал, что, встречаясь с людьми, мне понравившимися, я пригоршнями вынимаю из кармана бриллианты и рубины и одариваю ими их. Известный Вам барон М. в Лондоне спрашивал доверительно Шклявера:
— Ведь от одного взгляда Рериха волосы седеют?!
Вот Вам и товарищ председателя Думы. Поистине, мы живем еще в каком-то мрачном средневековье»[361].
Несмотря на препятствия, Николай Константинович Рерих продолжал бороться за получение английских виз для въезда в Индию. И только после того, как стало ясно, что все возможности исчерпаны, Николай Константинович решил переехать во Францию и там попытаться предпринять какие-то меры.
«Вечером было сообщение от Николая Константиновича, чтобы мы писали с 30-го мая на Париж, — читаем в дневнике Зинаиды Лихтман. — Мы совсем теряемся в догадках, как все это окончится. — Пока в Индии разгорается пожар и положение плохо…»
Сторонники Н. К. Рериха добились того, чтобы от имени государственного секретаря США была послана телеграмма английским властям с просьбой разрешить ему проехать в Индию к больной жене.
А в это время британская разведка искала повод для того, чтобы выдворить Елену Ивановну из Индии.
2 апреля 1930 года агент Д. М. Даннет докладывал в Индию:
«В телеграмме государственного секретаря содержится незначительное сообщение о том, что миссис Рерих очень больна… Мы можем попросить директора Разведывательного бюро как можно скорее выяснить, действительно ли миссис Рерих очень больна»[362].
Английская разведка готовила Елене Ивановне Рерих унизительную «проверку» ее болезни.