Действительно, Николаю Рериху было не до скандалов, ведь он давно уже подписал договор с Московским Художественным театром на оформление спектакля по пьесе Ибсена «Пер Гюнт». Необходимо было часто приезжать в Москву, чтобы тщательно следить за изготовлением декораций и костюмов, ведь могла повториться история со «Снегурочкой», хотя договор и предусматривал полную в этом смысле свободу художника. Согласно договору, необходимо было исполнить к «Пер Понту» четырнадцать эскизов декораций и несколько десятков эскизов костюмов и бутафории. Помощник Владимира Ивановича Немировича-Данченко, Константин Александрович Марджанов еще 26 октября 1911 года сообщил Н. К. Рериху подробности договора:
«Владимир Иванович просит меня официально уведомить Вас, что театр предлагает Вам следующие условия: 1. За каждый эскиз декорации по 200 руб., т. е. за все четырнадцать 2800 р. 2. Столько же театр уплачивает за работу лицам, которые по Вашему указанию и под Вашим руководством будут писать декорации. 3. За все эскизы костюмов, бутафории и др. мелочей театр предлагает круглую сумму в 1000 руб. 4. Плата производится… 1/3 сейчас, одна в середине работ и одна по окончании их. Если условия эти Вы принимаете, не откажите прислать на мое имя свое согласие, и тотчас же Вам вышлют договор и 1200 с лишним рублей (т. е. одна треть)»[161].
Началу сотрудничества Н. К. Рериха с Московским Художественным театром положили два обстоятельства — это письмо художника М. В. Добужинского, написанное К. С. Станиславскому еще в феврале 1909 года, и то, что в школе Общества поощрения художеств училась племянница одного из основателей МХАТа — Владимира Ивановича Немировича-Данченко, Е. М. Бебутова. После просьбы К. С. Станиславского помочь в подборе художников для оформления спектаклей Художественного театра М. В. Добужинский 2 февраля 1909 года написал из Петербурга в Москву письмо, в котором называл знакомых ему петербургских художников: «Мои друзья, которым я передал о Вашем предложении совместной работы, — с радостью соглашаются. Театр Ваш мы все давно любим и уважаем, и это то, о чем только можно было мечтать. Вопросы, которые Вам хочется разрешить, также близки и нам, но кажется, что искать то или иное решение можно было бы при непосредственной уже работе в театре. Что касается „Месяца в деревне“, то Бенуа, Бакст и Сомов, которые могли, по-моему, заинтересоваться этой постановкой, убедили меня взять на себя эту работу — их же интересуют теперь иные вещи… Бенуа интересуется Мольером, Рерих — Ибсеном, Кустодиев — Островским и Билибин — русскими историческими пьесами… Бенуа прямо мечтает о такой работе, где бы он мог быть не только декоратором, но и участвовать в самой постановке, что именно Вам и желательно…»
К. С. Станиславский не сразу решился на постановку «Пер Гюнта» Ибсена, многое останавливало. Во-первых, сказка состояла из 14 картин, и спектакль должен был длиться четыре с половиной часа. Кроме того, представления обычно начинались в 19.30, а значит, учитывая антракты, заканчивались далеко за полночь. Пьеса «Пер Гюнт» Ибсена еще ни разу не шла на российской сцене, и нужно было осуществить правильный перевод сцен и диалогов. Специально для того, чтобы вжиться в образ и на месте ощутить скандинавский колорит, вся труппа театра поехала в Норвегию. Режиссером спектакля совет театра назначил В. И. Немировича-Данченко, его помощниками — К. А. Марджанова и Г. С. Бурджалова, а художником стал Николай Рерих. Работа над пьесой продолжалась почти три года.
После премьеры Сергей Городецкий писал из Москвы Н. К. Рериху:
«Дорогой Николай Константинович.
Когда я вчера увидел, как Пер Гюнт возвращается к Сольвейг, я не мог удержать слезы тоски и восторга. Вид пламенных сосен, синей реки и высокой избушки теперь навсегда во мне и со мною, как и сама светлая Сольвейг, ждущая там. Как чудесно Вы сделали все эти пейзажи!
Целую вас крепко.
Ваш С. Городецкий»[162].
Мой отец, известный поэт-переводчик и литературовед Лев Александрович Дубаев, ученик С. М. Городецкого, рассказывал, что Сергей Митрофанович часто вспоминал об этом спектакле, восхищался поэтичностью декораций Николая Рериха и считал каждую из них поэмой души «Северного странника».