Рерих

С 1912 года царская семья начала постепенно отходить от мартинизма, оказавшись теперь под влиянием Распутина, при этом, естественно, никаких репрессий против членов ордена не последовало. Друг Мориса Палеолога, английский дипломат Джордж Бьюкеннен и Анна Вырубова писали и о другой мистической связи царской семьи, только теперь с Распутиным, который объявил, что после его смерти падет и российское самодержавие. Как мы помним, Распутин был убит в декабре того же 1916 года.

Семья Рерихов интересовалась спиритизмом, у них в доме часто устраивались спиритические сеансы, на которые приглашались друзья и высокопоставленные сановники. На одном из таких сеансов побывал друг Рериха по «Миру искусства» художник Игорь Грабарь.

«…кто-то сказал нам в редакции, что Рерих зовет нас — Дягилева, Бенуа, меня и еще кой-кого — прийти к нему вечером на Галерную… прибавив, что у него будет знаменитый медиум Янек, вызванный в Петербург, помнится, из Варшавы специально для царя и царицы, до страсти увлекавшихся спиритизмом. Я был не любитель столоверчений: мне бывало всегда жаль времени, понапрасну потраченного на пустяки, и было противно превращаться на целый вечер в объект беззастенчивого издевательства ловких, но недостаточно умных шарлатанов. Бенуа уговорил меня, однако, пойти, сказав, что это может быть забавно и просто интересно. Так как я был глубоко убежден, что все пресловутые „материализации“ и прочие фокусы не могут производиться одними только патентованными шарлатанами без содействия кого-нибудь из своих, из лиц, принадлежащих к дому, в который медиум приглашен, то я условился с двумя из гостей, моих единомышленников, кажется, с Раушем фон Траубенбергом и еще кем-то, кого не припомню, что я „разомкну цепь“ и попытаюсь в темноте пошарить и пошалить. Нас, как водится, предупредили, что „размыкание цепи — опасно для жизни“ и в лучшем случае может навлечь на виновников такой удар дубинкой по голове со стороны вызываемого духа, от которого не поздоровится. Кроме того, Рерих нас всех оповестил, что Янек самый сильный современный медиум и в его присутствии материализация духа принимает совершенно реальные формы, вплоть до полной осязательности. К нему благосклонен и потому постоянно является некий горний дух, воплощающийся в образе обросшего волосами человека, но „боже упаси до него дотронуться: будет беда“.

Огни потушены. В комнате нестерпимая жара от множества народа, составившего над столом цепь из рук. Вдруг раздаются странные звуки: не то гитары, не то балалайки. Что-то в комнате задвигалось и застучало.

— Началось, — послышался шепот.

Под столом было особенно неспокойно. Видимо, дух пыжился изо всех сил материализоваться. Я решил, что настало время действовать, потихоньку высвободил свои руки от соседей справа и слева и, опустив их под стол, стал шарить. Через несколько минут я нащупал какую-то шкуру; провел руками по ее складкам, легко набрел на что-то твердое — не то темя, не то колено, которое шкура покрывала, и стал рвать ее к себе. Шкура не уступала, ее крепко держали, но возня была заметна, и через несколько минут я почувствовал сильный удар кулаком в спину, от которого вскрикнул и поднялся. Еще кто-то через мгновение зажег электричество, и все кончилось. Сеанс был сорван, вернее, был признан не вполне удавшимся.

Как увидим в дальнейшем, Рерих не только остался на всю жизнь пребывать в Оккультных эмпиреях, но впоследствии значительно усилил и усовершенствовал свои оккультно-трансцендентальные, потусторонне-практические приемы»[169].

ПЕТРОГРАД — ГРАД ОБРЕЧЕННЫЙ

Шел 1916 год, жена Рериха Елена Ивановна настаивала на срочной поездке в Финляндию, но Николай Константинович все откладывал и откладывал отъезд. Наконец, после окончания экзаменов в школе Общества поощрения художеств, Николай Рерих сдался и на Рождество всей семьей отправились в Финляндию. Как писан об отъезде Рерих: «Решили, поехали. Конечно, бабушки и тетушки считали такую морозную поездку сумасшествием. Было 25° мороза по Реомюру. Вагон оказался не топленным — испортились трубы. Все же доехали отлично. „Сейрахуоне“, гостиница в Сердоболе, оказалась совсем пустой. Ладога с бесчисленными скалистыми островами — очаровательна»[170].

Рерихи попали на север Ладоги, в Сердоболь, совершенно случайно. Когда все было готово к отъезду из Петербурга, выяснилось, что все известные петербургской элите гостиницы заняты. Поездка срывалась, но неожиданно выручил друг Рериха дирижер Леопольд Ауэр, он надоумил ехать в незнакомый городок Сердоболь.

169

Грабарь. С. 159–160. О «Автомонографии» И.Э. Грабаря Николай Рерих писал много раз, так в эссе «Грабарь», написанном в 1937 году сразу после выхода в свет «Автомонографии», есть такие строки: «Некоторые говорят о ненужности автомонографий. Не правы они. Каждое такое жизнеописание дает неповторимый материал. Вспомним Челлини. Автобиография Грабаря дает множество характеристик. К тому же она сообщает о молодости Грабаря — нелегко ему было. Эти трудности — ключ ко многому. Пусть даже некоторые сообщения в книге неверны — может быть, стерлись годами, но вся книга полна значения. К Грабарю бывало несправедливое отношение. Щербов зло перефразировал имя: Ирод Грабер. Щербов и Рауш уверяли, что, когда у Грабаря глаза круглые — тогда он привирает. Говорили о неискренности. Мало ли что шепчется, а о деятеле — тем более. Грабарь закрепил себя не только в искусстве, но, подобно Визари, и в писаниях» (Листы дневника. Т. 2. С. 129). В письмах Николай Константинович более конкретно писал о «Автомонографии»: «12 июля 1938 г. Спасибо за… книгу Грабаря. Не забудем, что покойный П. Щербов (русский художник, ученик А. И. Куинджи) никогда не говорил „Игорь Грабарь“, но всегда называл его „Ирод Грабер“. В этом Щербов давал свою характеристику. Удивительно, сколько вранья в этой книге. Мне приписываются слова, которые я никогда не говорил, рассказываются небылицы. Вообще, печатный лист сделался самым страдающим предметом. У Тагора, оказывается, своя яхта — чего у него никогда не было, в Америке Грабарь не мог видеть моих картин (а с другой стороны, мы знаем, что он и не желал видеть), уродливо и не отвечающе действительности описание сеанса с Яном Гузиком, вранье, что картины предлагались в шведский музей и не были приняты. Вранье, что Серов так не терпел меня, иначе зачем же он у нас бывал, охотно пользовался моими советами и покупал для Третьяковской галереи мои картины. А вот когда после Серова в Третьяковку был назначен Грабарь — именно тогда он-то и перестал покупать мои картины. Такое же вранье характеристика, которую я будто бы себе давал в Швеции. Забавно, что совершенно опущено, что я был первым председателем „Мира искусства“, как будто этого совсем и не было. Вранье и о моем богатстве, ибо богатеем я никогда и не был. В высшей степени безвкусно, чтобы не сказать кощунственно, упомянуто о „пещере в Индии“. Всё это плохо прикрытая зависть. Друзья Грабаря всегда предупреждали, что когда у него делаются глаза круглыми, то, значит, он врет. Вообще, с какою осторожностью нужно относиться к теперешнему печатному слову. Помните, что Бенуа писал о папском проклятии именно в то время, когда было благословение, — маленькая ошибка. Даже Британская Энциклопедия ухитрилась наврать в данных. Если можно усмотреть столько вранья о себе, то, вероятно, столько же вранья заключается и во всех других сообщениях. Очень благодарим Блюменталя за присылки Грабаря, ибо всё нужно знать». (Письма с гор: Переписка Елены и Николая Рерих с Рихардом Рудзитисом. В 2 т. Т. 1 (1932–1937). Т. 2 (1938–1940). Минск: Лотаць, 2000 (далее — Письма с гор). Т. 2. С. 124–125.

170

Листы дневника. Т. 3. С. 599.