На самом деле уже в домонгольское время, не позднее второй половины XII в., складывается представление о новгородской «вольности» / «свободе»[139].
Ключевым концептом в рамках этих представлений может считаться «[вся] воля новгородская», отражающий идею о том, что все политические решения в Новгороде принимаются по инициативе или по крайней мере на основе активного согласия новгородцев. Этот концепт сформировался постепенно. Самая ранняя его фиксация в новгородских источниках — в статье НПЛ под 1170 г.[140] Под давлением Андрея Боголюбского «съдумавъше новъгородьци» вынуждены были «показать путь» своему князю Роману Мстиславичу, «а сами послаша къ Ондрѣеви по миръ на всѣи воли своеи (здесь и далее выделено мной. — П. Л.)»[141]. Летописца не остановило очевидное противоречие: незадолго до этого князь Роман во главе новгородцев нанес поражение суздальцам, но при этом они прогоняют князя-победителя, причем делают это якобы «на всѣи воли своеи». Как бы то ни было, представление о воле новгородцев как о праве политического коллектива новгородцев заключать мир на своих условиях проявилось здесь достаточно ясно.
Под 1177/1178 г.[142] читаем в НПЛ: «И на зиму приде князь Мьстиславъ съ братомь Яропълкомь въ Новъгородъ, и посадиша новгородьци Мьстислава на столѣ, а Яропълка на Новемь търгу, а Ярослава на Ламьскемь волоце, и тако ся управиша по воли»[143]. Речь идет о том, что после поражения в междоусобной войне с дядьями-Юрьевичами Мстислав и Ярополк Ростиславичи бежали в Новгород, где они, а также их племянник Ярослав Мстиславич Красный были наделены княжескими столами. Здесь упомянутый концепт представлен, видимо, в зачаточной форме, так что сразу даже не вполне понятно, чья именно воля имеется в виду: новгородцев, князей или тех и других вместе (хотя по смыслу ясно, что «воля» тут могла быть прежде всего новгородская: у беглых князей не было достаточных ресурсов, чтобы навязать свою волю).
Оба известия, как установил А. А. Гиппиус, принадлежат, по-видимому, летописцу новгородского архиепископа Илии (до 1186 г.), следовательно, именно с его творчеством нужно связывать зарождение «риторики вольности» в новгородском летописании[144]. Впоследствии сфера ее применения расширяется, а по поводу концепта «вольности / свободы» возникает рефлексия.
Под 1196 г.[145] в НПЛ приведена фраза: «Новъгород выложиша вси князи въ свободу: кдѣ имъ любо, ту же собе князя поимають»[146]. Автор этой сентенции — летописец архиепископов Гавриила и Мартирия[147], и именно ему должна принадлежать честь введения во владычную хронику обоснования происхождения новгородской свободы как пожалованной князьями. Впоследствии этой идее предстояло сыграть важную и неоднозначную роль в истории Новгородской республики. Характерно, что именно в это время, на рубеже XII–XIII вв., оформляются и другие ключевые республиканские концепции и происходят соответствующие институциональные изменения[148]. По мнению А. А. Гиппиуса, дарование новгородцам свободы стало следствием межкоалиционного соглашения князей[149], однако то обстоятельство, что «риторика вольности», как мы уже видели, появилась ранее, убеждает, что речь идет о подтверждении князьями новгородской вольности. Об этом, как будет сказано ниже, свидетельствуют и другие данные.
В 1201 г.[150] новгородцы заключили мир с «варягами», т. е. с жителями острова Готланд в Балтийском море[151]: «А на осѣнь придоша Варязи горою (т. е. по суше, берегом. — П. Л.) на миръ, и даша имъ миръ на всѣи воли своеи»[152]. «Даша миръ», конечно, новгородцы, но эксплицитно это в летописной статье не сказано, и политической институт — обладатель воли — прямо не назван.
Большое значение имеет рассказ НПЛ о событиях 1207 г.[153] Владимирский князь Всеволод Большое Гнездо после оказанной ему новгородцами военной поддержки «вда имъ волю всю и уставы старыхъ князь, егоже хотѣху новгородьци, и рече имъ: „кто вы добръ, того любите, а злыхъ казните“»[154]. На первый взгляд, здесь есть противоречие со статьей 1196 г., где говорится о том, что свобода уже дарована Новгороду князьями. Однако указание на «уставы старых князей», думается, проясняет дело: речь идет о подтверждении новым князем — весьма могущественным! — древних новгородских вольностей. По крайней мере, так это изображается в новгородском летописании. «Вольность» в данном случае заключается в праве на самостоятельную юрисдикцию, включающую расправы со «злыми». В 1214/1215 г.[155] княживший в Новгороде Мстислав Мстиславич Удатный («Удалой»), собираясь отправиться в Киев, «створи вѣцѣ на Ярославли дворѣ» и объявил новгородцам: «Суть ми орудия въ Руси (т. е. дела в Южной Руси. — П. Л.), а вы вольни въ князѣхъ»[156]. Здесь сам князь не только признает новгородскую вольность, но и поясняет, что заключается она в праве приглашать или изгонять князей. В 1218 г.[157] посадник Твердислав говорит новгородцам: «вы, братье, въ посадничьствѣ и въ князѣхъ [волнѣ]»[158]. Теперь уже посадник заявляет о праве новгородцев сменять как посадников, так и князей. В этом контексте князь явно выступает не как наследственный правитель Новгорода, а как должностное лицо, магистрат; новгородцы имеют право его сменять по собственной воле, и в этом отношении он приравнивается к посаднику.
139
О новгородской вольности уже шла речь в работе, посвященной новгородскому вечу (
144
148
149
151
См. об этом:
158
ПСРЛ. Т. III. С. 59, 260. «Волнѣ» — из