— А резон?
— Да шут его знает! Может, ему за работу недоплачивают? Или мадам чем-то обидела? Да мало ли может быть причин?
— Хорошо, согласен. Что «во-вторых»?
— Госпожа Нарышкина оставляла машину в так называемой «вип-зоне», где обычно паркуется руководство магазина. Наверняка этот сектор контролируется камерами.
— Толково! — похвалил Брюнет. — А с самой мадам пообщаться не хочешь?
— Если честно — нет. Мадам — клептоманка, так что у нее, по определению, с психикой не в порядке. А уж с учетом нынешнего «усыхания»… Не, я психов боюсь.
— А кто не псих? Покажи!
— Тоже верно. Именно по этой причине я намереваюсь подогнать к Нарышкиной своего специально обученного человека. К слову, его услуги недешевы.
— Что за человек? — озаботился Виктор Альбертович.
— Я свою агентуру не сдаю.
— Понял. Сколько?
Петрухин пощелкал внутренним калькулятором и озвучил итоговое:
— Думаю, триста баксов в самый аккурат.
Виктор Альбертович безропотно достал увесистое портмоне, отсчитал три зеленых бумажки и переправил инспектору с насмешливым:
— Держи, крохобор.
— Не крохобор, а педант, — пряча деньги, уточнил Дмитрий. — Кстати, ты намекнул господину чиновнику, что за бесплатно даже голодный заяц на барабане не играет?
— Всё! Сгинь! Иди, работай.
— Значит, говорил, — удовлетворенно подвел черту Петрухин, направляясь на выход. — И это правильно, Витя. Ибо борьба с потусторонними силами требует не менее потустороннего финансирования… Слушай, будь другом — вызови под каким-нить предлогом Аллку? Вот прямо сейчас.
— Зачем?
— Ты не анализируй, просто вызови, и всё.
— Хорошо, не вопрос, — Виктор Альбертович щелкнул рычажком и пробасил в селектор: — Алла, зайди ко мне. И захвати папку с контрактами по уральским поставкам…
Сон как Чудо.
А Чудо — это… Это когда боль временно отступает, а истерзанный неотвязной, одной-единственной мыслью — мыслью о смерти — мозг проваливается в забытье.
Сон как убежище. Сон как спасение.
Жаль только, что с каждым днем он становится все более коротким, беспокойным и рваным.
Федор Николаевич нехотя разлепил веки, и волна жуткой боли накрыла его всего — с головой и с потрохами.
Он застонал, с неимоверным усилием приподнялся на локтях и прохрипел:
— Оля… О-о-о-о-ленька…
Из глубины необъятной квартиры послышались торопливые шажочки, скрипнула дверь, и в спальню впорхнула встревоженная Ольга.
— Ты звал меня, милый?
— Да, — выдохнул Федор Николаевич и рухнул на подушки. — Давно вернулась?
— Примерно час назад. Но ты так крепко спал, что я не стала тебя беспокоить.
— Подай мне таблетки. Да не эти! — застонал Федор Николаевич, зафиксировав движение в направлении прикроватной тумбочки. — Ты же знаешь, что ЭТИ мне уже не помогают. Дай мне ТУ, красную!
— Но, малыш! Твой Лощилин не рекомендовал принимать их чаще одного раза в день, — опасливо напомнила Ольга. — Да и Серафим настоятельно предупреждал, что лекарственные препараты в твоем случае следует принимать крайне осторожно.
— Я сто раз просил тебя не называть меня «малыш»!
В голосе Федора Николаевича прорезались нотки раздражения.
В этот момент он был противен сам себе, но ничего поделать с собой не мог — это Боль говорила за него, диктуя Свои правила и озвучивая Свои желания.
— Всё-всё, успокойся. Извини. Больше не буду.
— А твой Серафим — шарлатан и прохвост. Ноги чтоб его в нашем доме больше не было!
— Ну, знаешь! — обиженно вскинулась Ольга. — Я целыми днями мотаюсь по городу, пытаюсь любыми, пускай самыми фантастическими, способами, но — помочь. А он… он… вместо благодарности…
В уголках ее глаз непроизвольно выступили слезинки.
— Ну, извини-извини, — смущенно зашептал Федор Николаевич. — Слышишь, Оленька? Ну, прости ты больного старика.
— Больного — да. Но! Не старика!
— Принеси, пожалуйста, больному его таблетки, — вымученно улыбнулся «не-старик», и Ольга, вздохнув, покорно направилась на кухню.
— И верни мне телефон! Я жду очень важного звонка из банка, — полетело ей вдогонку.
— А заниматься служебными вопросами тот же Лощилин тебе строго-настрого запретил.
— Но ведь ты ему не скажешь, правда?
Молодая красивая женщина качнула огромными ресницами и грустно констатировала:
— Согласна. Ты — не малыш. Ты — трудоголик и чудовище.
На душе у Федора Николаевича потеплело.
Потому что распахнутые навстречу тебе ТАКИЕ глаза — единственно они и стоят того, чтобы продолжать жить.