Тюленев взглянул на обвиняемого.
— А вот сынок на скамье подсудимых. И ведь не безнадзорен был этот голубчик, а наоборот, все семейные блага получал в избытке. Выходит, сами трудились, а его к труду не приучили. Школу бросил, а тут и в компанию попал нехорошую.
Сейчас Хабир вконец распоясался, покою ни семье, ни соседям не дает, хоть из квартиры беги…
А коли пьяный придет, так и вовсе житья нет.
Мое слово такое: не будешь, Хабир, работать — совсем пропадешь!
Один за другим дают, показания свидетели. В их словах звучит не только гнев, но и желание помочь Салимову, наставить на истинный путь.
— Очнись! — говорит его товарищ Белов. — Ты стал самым настоящим тунеядцем, паразитом, превратился в самовлюбленного эгоиста.
Еще резче высказался рабочий Каналин:
— «Человек сам должен создавать ценности… Только прощелыги хотят жить за счет чужого труда, а поэтому в их воображении идеал жизни — это ничего не делать и хорошо жить», — указывает товарищ Хрущев.
А кто такой Хабир Салимов?
Тунеядец!
Что дает Салимов обществу? Ничего. А присваивает очень многое. Такие люди обкрадывают не только общество, они обкрадывают самих себя.
Мы, рабочие, не хотим, не можем и не будем мириться с трутнями и тунеядцами. Надо выселять их вон из нашего города!
В зале звучат аплодисменты.
— Разрешите и мне сказать, — донесся из зала чей-то хриплый голос. И вот по проходу шагает отец Салимова. Мало кто из присутствующих не знает этого человека. Правда, несколько лет он уже не работает, но и сейчас пенсионера Салимова можно часто встретить на комбинате в кругу рабочих, особенно среди новичков, прибывших сюда из ремесленных и технических училищ.
Недаром руководство завода решило выдать Салимову постоянный пропуск на комбинат.
Салимов лучший производственник.
Салимов лучший общественник.
Салимов лучший товарищ.
А сейчас…
…— Тяжело мне, старому кадровому рабочему, — говорит он хриплым от волнения голосом, — сидеть сегодня здесь. Судят моего сына, и позор ложится не только на него, но и на меня. Хабир утверждает: «Я не вор, не убийца». Это, конечно, так, но он забыл другое, забыл нашу святую заповедь — кто не работает, тот не ест. И в этом виноват прежде всего я, его отец.
Как видите, жизнь сурово наказала меня за беспечность, за слепую любовь к сыну. Порой мы, люди старшего поколения, рассуждаем так: прожили мы тяжелую трудовую жизнь, так пусть хоть наши дети не знают забот.
А ведь это неверно.
Защищать сына я сейчас не могу, он виноват, он опозорил всю нашу трудовую семью.
Несколько секунд Салимов помолчал, потом, словно бы собравшись с силами, закончил:
— И все же я верю, что Хабир способен исправиться, он не потерянный человек, его можно отрезвить и поставить на ноги. Но один я этого сделать не в состоянии.
Я прошу общественность помочь мне в этом, прошу вас, товарищи судьи!..
Выступающих было немало. Каждый старался разобраться в Салимове, выразить возмущение его поступками. Но наряду с суровым осуждением тунеядца в зале шел большой разговор о том, как спасти его, вернуть в трудовую семью. И это было, пожалуй, самой главной темой всех выступлений.
Наконец, высказались все желающие. Осташев опять предоставил слово Хабиру Салимову. Что он скажет? Понял ли он, что люди хотят ему добра?
Только честное, искреннее признание своей вины перед обществом могло ему сейчас помочь.
А Салимову и впрямь никогда еще не было так стыдно, как сегодня.
— Как тяжело мне сейчас! — говорит он, едва сдерживая слезы. — Я до сих пор не знал, что у меня столько друзей. Хотя они все и осуждали меня, но говорили правду.
Мне кажется, я понял, что так дальше жить нельзя. Надо все ломать…
Я даю клятву, что буду работать, к прошлому нет возврата.
Суд удалился на совещание.
С нетерпением ожидали присутствующие решения суда, никто не уходил домой.
Прошел час, а может быть и больше.
И вот суд огласил свое решение.
Подробно изложив обстоятельства дела, судьи дали суровую оценку действиям Салимова, его праздному существованию.
Было здесь сказано и о причинах, позволивших ему сделаться тунеядцем.
В заключении говорилось:
«Выражая волю общественности, товарищеский суд домоуправления осуждает тунеядца Салимова, но, учитывая данное им обещание исправиться, считает возможным ограничиться объявлением ему общественного выговора, предупредив его о том, что если он не будет трудиться, к нему будут приняты более строгие меры вплоть до выселения из пределов города».