— На[5], это для нас харам[6]! Не дождешься! — ору ему. — Русские не сдаются! А советские, тем более!
Среди горных гряд блестит оптика бинокля. Слева глухо кашляет СВД Рустама. Ильясов, отрывается от оптического прицела, довольно улыбается и поднимает указательный палец вверх: «один готов».
— Молоток, — бросаю ему.
— Хара[7], ибн калб[8], — истошно орет на арабском мегафон.
— Я тебе, ишак, член отрежу и сожрать заставлю, — переходит на русский разозленный басмач.
Видимо, убитый моджахед с биноклем не простым бойцом был.
— Давай, попробуй, — весело отвечаю я, — смотри сам без причиндалов не останься. Меконэ мет[9]!
Моджахед разражается потоком бранных слов на арабском и фарси. Затем отдает короткую команду. Начинается беспорядочная стрельба. Наше укрытие взрывается фонтанчиками каменной крошки. Даю короткую очередь из АКС, и снова прячусь в укрытие. Рука нащупывает заранее приготовленную лимонку, лежащую рядом.
Вася и Рустам периодически постреливают по перебегающим между камнями фигуркам на той стороне дороги. Вдруг слух улавливает нарастающий шум приближающихся вертушек.
МИ-24 делают круг над позицией. Грохочут сдвоенные дула пушек ГШ-23л, на подвесных контейнерах, через несколько секунд в притаившихся за камнями моджахедов полетели бомбы, мешающие их с землей.
Мы, вжавшись в камни, пережидали адскую канонаду. Разрывы и стрельба прекратились неожиданно. Оглохшие от грохота взрывов, с перемазанными пылью лицами, мы наблюдали, как на дороге садятся две «вертушки», а летчик машет рукой, приглашая в кабину.
— Саша, вот видишь, а ты в плен боялся попасть. Я же говорил, ещё к тебе в гости приеду, познакомишь меня со своей мамой, — поворачиваюсь к Клименко, и улыбка медленно сползает с лица.
Саня лежит, всё так же придерживая рукой рану на боку. Его лицо расслаблено и безмятежно, а в остекленевших глазах застыло отражение лазурного неба. Уголки губ парня чуть подняты вверх, как будто в последний момент своей жизни, он улыбнулся, расслышав шум приближающихся вертолетов.
«Будь ты проклята война. Что я его матери скажу?», — образовавшийся в горле ком мешает дышать.
Громко горестно вздыхает Вася. Клименко был его другом. Бок о бок приятели тянули лямку почти два года. Из них — год в Афганистане. Рустам, став за моей спиной, стягивает с себя каску с уже расстегнутым ремешком и опускает голову, отдавая дань погибшему.
Становлюсь на одно колено, ладошкой аккуратно закрываю глаза парню.
— Вы долго там? — орёт офицер в вертолете, — Бегом сюда. Потом горевать будете! Убираться надо отсюда.
Пробуждение было мгновенным и неожиданным. Цветная картинка сна растаяла серой дымкой, в сознание прорвались звуки, а веки ощутили светлые тени наступившего утра.
Я лежал на мокрой от пота простыне, ещё раз переживая события 1987 года, произошедшие в провинции Кандагар, когда мы, по приказу начальства, сопровождали небольшую колонну бойцов 70-ой отдельной мотострелковой бригады и попали в засаду.
«Через год начнется Афганистан. Ввод войск надо обязательно предотвратить. И тогда замечательные ребята Саша Клименко, Паша Мороз, Андрей Зайцев, Олег Маринчак и ещё десятки тысяч других, вчерашних школьников, призванных в армию и отправленных «за речку», останутся живыми», — пульсирует в висках тревожная мысль.
— Леша, ты уже встал? — в комнату заглядывает матушка. — В школу собираться пора.
— Сейчас, мам, пару минут, — сонно бормочу, открывая глаза.
— Давай, поднимайся, хватит валяться лежебока, — бодрым голосом командует родительница, — Иди, умойся, а я тебе пока блинчики с творогом разогрею.
— Ага, — широко зеваю и сладко потягиваюсь, разминая затекшее от сна тело. — Иду уже.
В ванную потопал на автомате «продирая глаза». Окончательно проснулся, когда плеснул гость ледяной воды на лицо, и прохладная влага прозрачными брызгами разлетелась по коже, смывая остатки сна.
После гигиенических процедур на кухне меня ждали три горячих блинчика с прожаренной коричневой корочкой и чашка чая, исходящая горячим паром.
С аппетитом умял блины с тающим во рту нежным белым творогом, допил чай, благодарно чмокнул довольную мамулю в щечку, и побежал собираться, в коридоре столкнувшись с уже одетым в форму батей.
— Доброе утро, па.
— Доброе. В школу не опоздаешь? — озабоченно поинтересовался отец, смотря на часы. — Уже 7.30.
— Нормально, пап, успею. Занятия в 8 начинаются. За десять минут соберусь, а до школы идти минут пять, не больше. Так что время ещё есть.
В школу я пришёл вовремя. Стоящая у входа стайка восьмиклассников с красными повязками на локтях, молча расступилась, пропуская вовнутрь.
Вместе с толпой весело гомонящих школьников дошел до раздевалки, скинул куртку, переодел сменную обувь и направился на второй этаж в кабинет истории, где должен был пройти 1 урок.
Некоторые одноклассники уже расселись по партам, и раскладывали учебники и тетради. Я улыбнулся, сверкнувшей задорными ямочками на щеках Оле Сафронкиной, поздоровался с оживленно беседующими Дашей и Аней, пожал руку Леше Пономаренко и на меня сразу налетели Пашка и Ваня.
— Привет, Леха, — жизнерадостно кричит Амосов, получает традиционный подзатыльник от Вани, и обиженно надувается. — Ты чего?
— Не ори так, — снисходительно пояснил Иван, — не в джунглях.
— Лешка, у Мансура сегодня городские соревнования по боксу, пойдем, поддержим? — предлагает Пашка.
— Пошли, — соглашаюсь я. Ещё день-два для восстановления у меня есть, так что спокойно могу прогуляться на соревнования, поболеть за товарища.
— А можно мы с Аней тоже к вам присоединимся? — несмело спрашивает Даша. — Нам тоже интересно на бокс посмотреть.
— Конечно, можно, — улыбнулся я. — Нам только веселее будет.
Резкая трель звонка, заставляет нас рассесться по местам. В класс заходит Вера Ивановна.
Начало урока я пропустил, занятый своими мыслями. Прикидывал как вести будущий разговор с дедом и Ивашутиным, какую схему действий им предложить.
Неожиданно мой взгляд зацепился за напряженные лица исторички и Антона Недельского, стоящего у доски. Невольно вслушиваюсь в их диалог.
— И вообще я считаю Сталина тираном и самодуром. Он устроил репрессии и расстрелял десятки тысяч невиновных людей, — самодовольно заявляет Недельский, — мой отец сказал, что правильно культ личности этого палача на ХХ съезде КПСС разоблачили.
— Дураки. И ты, и твой отец, — вырывается у меня.
— Шелестов, — историчка обжигает меня предупреждающим взглядом.
— Виноват, Вера Ивановна, вырвалось. Но от своих слов я отказываться не собираюсь и считаю их правильными.
— Сам ты дурак, Шелестов, — тихо бормочет Антон, стараясь не встречаться со мною взглядом.
— Недельский, — шипит историчка, — говорить будешь, когда я разрешу. Понятно?
— Понятно, — бурчит Антон.
— Теперь, что касается Иосифа Виссарионовича Сталина. Великий писатель Михаил Александрович Шолохов сказал: «Да был культ. Но была и личность». И я полностью согласна с его словами. Шелестов, чего ты руку тянешь? Говори!
— Вера Ивановна, можно мне высказать своё мнение об Иосифе Виссарионовиче, репрессиях и так называемом культе личности? Я много изучал эту эпоху, благодаря деду получил доступ к архивным документам, общался с ветеранами и думаю, могу пояснить, почему слова Недельского — бредятина.
— Ну, попробуй, — в глазах исторички мелькает интерес, — подходи к доске, чтобы все могли тебя послушать. А ты, Антон, садись. Я с тобой потом разберусь.
Под прицелом любопытных взглядов одноклассников иду к доске.
Недельский с угрюмым лицом садится на своё место.
— Вера Ивановна, если позволите, я разделю свой ответ на 3 части. В первой, расскажу какой Сталину и большевикам досталась наша Родина. Во второй, поясню, что Иосиф Виссарионович сделал для страны. А в третьей, коснусь темы, так называемых репрессий и культа личностей.