Ленинград послевоенной поры… Наша страна знала дотла разрушенные города и сожженные села, в которых торчали лишь остовы печных труб. Город на Неве пострадал от вражеских обстрелов, но быстро сумел залечить раны. Только вот его дворы еще долго оставались пустынно-голыми. Все деревянные постройки были растасканы и распилены на дрова в первую же военную зиму. Все мало-мальски пригодные скверы и даже клумбы в центре были превращены в огороды. Это обернулось для мальчишек несказанным раздольем. Примчавшись из школы, мы допоздна играли на улице. Уроки физкультуры в школе не шли ни в какое сравнение с нашими играми, а может, нам попросту не везло на преподавателей. Да, наверное, в чем-то было виновато и само время: учителя физкультуры со специальным образованием в тот период нельзя было сыскать у нас и днем с огнем. Большинство из них не вернулось с фронтов. Ведь их, крепких, закаленных, отбирали в особые войска — десантные, штурмовые, диверсионные группы, посылали на самые опасные операции. И теперь их места занимали отставники, отслужившие свой срок, офицеры запаса. Пребывали они обычно недолго, затем подбирали себе другую специальность.
Постепенно наша компания редела: кто-то из друзей по-настоящему увлекался спортом. О таких с завистью говорили: «Занимается в настоящей спортшколе». Могли ли мы поступить в спортклуб? Думаю, что да. Но у меня было стойкое убеждение: мир сильных, ловких, смелых существует не для меня, мне же, страдающему малокровием, совать нос туда не следует. Товарищи рассказывали нам, что при поступлении в секцию их обязательно обследует врач. Чего-чего, а здоровья мы явно недобрали, а во время игр на улице никто у нас не требовал справок.
Поступив в радиотехникум, я с удовольствием стал заниматься лыжами, фехтованием и, наконец, волейболом. Занятия эти велись старшекурсниками, у которых были спортивные разряды. Зачастую они и тренировались вместе с нами. Особенно мне полюбился волейбол. Наверное, свет еще не видел такого самозабвенного и… бездарного волейболиста, каким оказался я. Но я все равно приходил на тренировки первым и уходил последним. Часто ездил на соревнования запасным, надеясь, что когда-нибудь меня все же поставят на игру, но долгожданная минута все не наступала. Да и не могла наступить. Мои метр девяносто считались для волейбола неплохим ростом, но вес не позволял выпрыгивать высоко над сеткой. Впрочем, в том беды особой не было. Больше всего моих товарищей удручала моя манера игры: в азарте я гонялся за всеми мячами. Учитывая, что в волейболе задача каждого игрока строго определена, я, мягко говоря, не помогал товарищам, а мешал. Ну а уж если мне давали хороший пас над сеткой, тут, зажмурившись, я со всего размаху бил по мячу. Куда он летел — за черту поля, в сетку, в блок, поставленный соперниками, — меня мало интересовало. Главное, по-моему, надо было ударить посильнее и похлеще. Прибавьте сюда мое вопиющее неумение принимать мяч, и вы поймете, что держали меня в команде из милости, из-за моей великой преданности волейболу.
После, в борцовскую пору, я неоднократно замечал, что вместе с нами изучали премудрости борьбы ребята малоодаренные, а порой и просто бесталанные. Преображенский ни разу ни одного из них не выставил из секции. Он продолжал тратить на них свое дорогое время. Знал, что возится с ними впустую, но двери перед ними не закрывал. Я был одним из немногих, кто понимал его и одобрял. У меня ведь была в недалеком прошлом такая же неразделенная любовь.
Мне потом не раз задавали вопрос: «Почему именно борьба, а не толкание ядра, баскетбол, гребля?» Не берусь ответить. Могло случиться разное. Но увлечение борьбой, как это понимаю сейчас, было предопределено судьбой. Я втайне мечтал о силе. Не скажу, что бредил богатырями, но рисовал на последней странице тетради только рыцарей. Причем мифические герои были у меня в ту пору более реальными, чем реальные чемпионы по штанге, борьбе, боксу. Для меня литературные персонажи были более достоверными, чем люди, о которых тогда редко писали в газетах.