Баллы украдкой любовался девушкой в то утро, когда она пришла посмотреть на свадебный поезд. Поймав ее мимолетный взгляд и улыбку, он подумал: «Не на меня ли она загляделась? Верно, она не прочь будет стать невесткою Халназар-бая». После смерти жены мысли его все чаше обращались к Айне. Он рассуждал: «Тогда была между нами преграда, теперь ее нет. Женюсь на ней непременно». Бывали моменты, когда его начинали одолевать сомнения: «Ведь я вдовец, а она девушка. Меред не так уже беден, чтобы позариться на деньги. А мать?.. Мать не родная. Вот разве что ее соблазнит породниться с семьей богатого и степенного бая?» И опять на помощь приходило высокомерное самомнение, часто заставлявшее Баллы поступать опрометчиво и глупо. От сомнений он легко переходил к уверенности: «Она будет рада войти в мой дом. А Меред — разве он не почтет за счастье стать родственником Халназар бая!..»
По-своему переживал смерть невестки сам Халназар. Он понимал, что такой конец свадебных торжеств произведет на людей невыгодное для него впечатление. Особенно угнетала его обида, нанесенная в день скачек утамышам. Молва об этом облетит всю долину Теджена, будут говорить, что Халназар-бай пожалел одну кожу и обидел всех утамышей, что он был пристрастен и не хотел уступить приз чужим, что он сам подговорил наездника на хитрость. Такие разговоры, думалось ему, дойдут и до Мары и до Ахала, достоинство его будет посрамлено, и вряд ли найдется способ восстановить его доброе имя. А тут вдобавок ко всему еще кончина невестки. Правда, сама по себе ее смерть не причиняла большого огорчения, но то, с каким надрывающим душу отчаянием плакали и причитали аульные женщины, как непрерывным потоком шли к покойнице люди, как старухи, сокрушенно покачивая головами, твердили: «Ах, какая это была гелин!», а старики, словно вынося приговор байскому дому, приговаривали: «Она была из достойной семьи, жаль, что так получилось», — все это вконец расстроило Халназар-бая. Действительно, еще совсем недавно невестка пришла к нему в дом юной девушкой, румяной, здоровой, и день ото дня таяла у всех на глазах.
Садап плакала вместе со всеми женщинами, приходившими прощаться с умершей. Потому ли, что она хотела показать людям, как сильна ее скорбь, оттого ли, что сама заслушивалась своего певучего голоса, или, быть может, просто под влиянием жалобных причитаний других, но она пролила много слез. А когда плач прекращался и женщины начинали перебирать все добродетели покойной, это еще больше действовало на нее.
— Ах, она была всем известна своей добротой!
— А какая ласковая была! Как сладостны были ее речи!
— Правду говорят — ласковое сердце бывает у тех, кому не дано долго жить.
— Да, она была спутником, зашедшим к нам мимоходом...
Старшая жена бая со слезами на глазах вспоминала ласковую приветливость покойной; пришло на ум, что она никогда не слышала от нее обидного слова, что та словно угадывала ее желания, умела почитать старших и была примером для всех молодых женщин аула. Садап-бай уже раскаивалась в том, что ворчала на невестку, когда болезнь ее усилилась и она не могла работать. А вспомнив, что в последние дни не раз желала ей скорой кончины, почувствовала себя виновницей ее безвременной гибели. «Боже, прости мне!» — в страхе молилась она и вновь принималась плакать и причитать.
Горше всех были слезы матери. Она прибыла в день кончины своей любимой дочери и уже не застала ее в живых. Войдя в кибитку, она, слабея от горя, ухватилась за чувал и запричитала:
— Ах, дитя мое, лучше бы мне вместо тебя лечь в могилу! Не ты ли была прекрасным цветком в моем саду? Как же увяла ты? Ни в детстве, ни после ты не знала недугов. Лицо твое было светлым, как луна. Как же тебя, цветущую и прекрасную, подкосила черная смерть? Какая злая сила коснулась тебя? — Не зная еще всего, она вдруг возроптала на бога: — Как же, господи, мог ты допустить, чтобы нежное дитя, только что вступившее в жизнь, обратилось в прах?.. — И туг же, испугавшись своих кощунственных слов, смиренно произнесла: — Тебе лучше знать, господи. Прости меня. Да будет воля твоя!..
После похорон невестки в доме Халназаров наступила гнетущая тишина. Старый бай ходил темнее тучи. Только мальчик-молодожен, перестав обращать внимание на приунывшую жену, по-прежнему резвился с аульными ребятишками.