Волостной управитель Ходжамурад».
Сары потемнел. Вены на шее у него вздулись, тонкие губы вздрагивали. Бабахан сильно потянул из чилима, выпустил из-под черных, закрученных кверху усов сероватый дым и, не слушая болтовни Покги, спросил:
— Ну, люди, слышали?
И опять Покги Вала выскочил вперед раньше всех:
— Папахи!.. Этого добра у нас сколько хочешь!
Нобат-бай присоединился к нему:
— Если враг бежит от папахи, например, тогда баи откажутся от всего годового приплода барашков. Не так ли, Халназар-бай?
— Так, Нобат-бай, — проговорил вдруг ослабевшим голосом Халназар, а про себя подумал: «Отдай коней, отдай ярочек, пусти хозяйство по ветру и иди в племя ходжей-попрошаек побираться. Как бы не так!». И, подумав немного, ответил двусмысленно:
— Эх, если б шапками можно было отогнать врага, разве все мы не отдали бы последней папахи с головы?
Сары, сидевший в глубоком раздумье, опять подал голос:
— Ох, люди! Немного времени прошло с тех пор, как мы отдали халаты со своих плеч и все, что получше, из одежды, чтобы уплатить налоги. Дейханину только и остается отдать последнюю папаху. Уж и теперь у него: нагнется — голый зад виден, выпрямится — живот просвечивает.
— Ах, Сары-мираб, — с упреком проговорил Покги Вала, — тебя послушать — так ложись и помирай. А все-то дело в одной старой папахе.
— Старых не возьмут, а новая не у каждого найдется, — возразил Сары.
— Да хоть бы и шкуру барашка пришлось отдать! — горячился Покги. — О чем ты тужишь, когда везде такая сила воды и люди ждут богатого урожая?.
Сары уже говорил, кому на пользу пойдет урожай и в чьи закрома посыплется зерно, и поэтому не стал повторяться.
— Покги-мираб, — сказал он, — конечно, баям и таким, как ты, тужить не о чем. Может быть, и я перебьюсь как-нибудь. Но большинство дейхан...
— Э-э, тебе бы все спорить!
- Покги-мираб, не все же так беззаботны, как ты!
Бабахан решил, наконец, прекратить эти разговоры. Он поднял палец и предостерегающе обратился к дейханину:
— Сары, язык твой болтает, а уши не слышат. Ты прикидываешься защитником народа, но твои слова не принесут народу ничего, кроме вреда. Не забывай, что бывает с теми, кто идет против белого падишаха!
Нобат-бай поддакнул старшине:
— Да, конечно, его величество белый падишах знает нужды народа лучше, чем ты и я. Мы его дети...
Сары поник головой. В нем поднималась злоба против всех этих баев, не желавших считаться с тяжелым положением дейхан. Ему хотелось вскочить на ноги и крикнуть им всем: «Ничего не дам — ни папах, ни коней!» Но он понимал, что никто из этих людей не поддержит его, а скрытая угроза старшины имела ясный смысл: на него могли донести в управление... И он сидел, низко опустив голову и не решаясь проронить хотя бы слово в ответ старшине. Халназар, видя, что мираб смирился, отказался от намерения обругать его.
С общего согласия сбор папах в ауле поручили Халназар-баю и Покги-мирабу, правильно рассчитав, что Халназар держит в руках половину аула и многие не посмеют отказать ему, а Покги Вала способен уговорить колеблющихся и не постесняется сорвать папаху даже с головы, если будет уверен, что его не побьют.
Когда эмины и мирабы сели на коней, было уже далеко за полдень. Сам арчин помог Халназар-баю сесть на иноходца. Пока бай, вдев ногу в стремя, висел всей своей тяжестью на луке седла, иноходец стоял смирно, но лишь только он уселся, конь, изогнув шею, стал грызть удила и рваться вперед. Подвернув под себя полу халата, Халназар сел в седле поудобнее и сказал:
— Ну, будь здоров, арчин-хан!
Конь вышел на дорогу и понесся вдоль канала легкой иноходью. Длинная с проседью борода Халназара мерно колыхалась, развеваясь по ветру.
Глава восьмая
Солнце коснулось подбородком земли и, краснея, опускалось все ниже, похожее на пшеничный чурек с отломленным краем. Ветер стих, неподвижный воздух был раскален. Над аулом висела пыль, поднятая стадом. Коровы, шагавшие к своим загонам, вопросительно мычали, и телята на привязи радостно отвечали им. Громко ржали кобылицы, возвращаясь с поля со своими жеребятами. С северной стороны, громогласно возвещая о себе, к аулу двигалось стадо верблюдов. На западной окраине аула, задрав хвосты и издавая трубный рев, бегали друг за другом ослы. Слышался посвист погонщиков, резкие окрики хозяев, поворачивавших скотину к своим загонам.
Густой дым от очагов постепенно сливался с темнеющим вечерним небом. У всех кибиток горели костры, на таганах стояли чугунные котлы и закопченные кувшины. Женщины суетились возле очагов. Со стороны мечети уже слышался призыв к вечерней молитве.