После вечерней молитвы Нуруджахан легла, но ей не спалось. Облокотившись на подушку, она долго лежала так, думая о своей жизни.
Никогда Нурджахан не знала довольства и счастья. Когда ей было двенадцать лет, ослепла мать, и все домашние работы легли на ее плечи. От тяжелой тыквы, в которой она носила воду, болели ее неокрепшие плечи. Ей нелегко было в холод и в зной печь чуреки, нагнувшись над раскаленным тамдыром, еще труднее было стирать заношенную одежду. На шестнадцатом году ее выдали замуж за чабана.
Со временем Нурджахан полюбила Бабалы, отца Артыка, и тот привязался к ней. После женитьбы Бабалы еще в течение многих лет пас отары байских овец. Однажды, в дни новруза, с запада надвинулись черные тучи и заволокли все небо. К вечеру разразился ливень, а ночью подул леденящий северный ветер. Дождь лил трое суток. Даже войлочная крыша и стены кибитки насквозь промокли. Тревожась за Бабалы, Нурджахан потеряла покой. «Во всем мире, — подумала она,—не осталось сухой былинки. Он не сможет разжечь огонь, не сможет согреться и высушить одежду. Может быть, он погиб?..»
Как только погода улучшилась, баи поехали в степь. Их беспокоила судьба отар. На третий день чужой всадник привез и сбросил у порога кибитки бездыханное тело Бабалы. Он нашел пастуха в солончаках, на краю песков.
Вспомнив прошлое и пережитое, Нурджахан вдруг почувствовала тревогу за будущее. «О боже, — взмолилась она, — все в твоей воле! Помоги мне и детям моим! Пусть они не знают того, что выпало мне на долю...»
Из-за кибитки показался человек в одной рубахе и тюбетейке.
— Час вечерний хорош! — сказал он останавливаясь.
— Хорош тот, кто пришел! — ответил Артык, приподнявшись на локте. — Ашир, проходи садись.
Ашир растянулся на кошме возле Артыка. Друзья заговорили о посевах, потом о податях, о сборе папах. На звук голосов вышел из своего шалаша Гандым, сосед Артыка.
Ашир расковырял пальцами землю, выплюнул в ямку изжеванный табак и недовольно проговорил:
— Так затянулась эта война, и чем она кончится? К Молла Дурды пришла газета. Там написано, что гер-маны напали на Варшов — город белого царя...
— Курбан ездил в город, — сказал Гандым. — Говорят, русские взяли Арзрум, город турецкого султана.
Ашир махнул рукой:
— Э, мало ли что говорят!
— Погоди, Ашир, — вмешался Артык. — Ты Ивана знаешь?
— Какого Ивана?
— Ивана Чернышова.
— А-а, твоего друга? Знаю.
— Так вот, бывая в городе, я захожу к нему.
— Ну, и что?
— Он тоже говорил, что германам, австриякам и туркам русских не победить.
— А ты верь ему!
— Почему же не верить?
— Овца овце хвост не откусит. Если даже белый царь терпит на войне неудачу, Иван тебе про это не скажет.
— Верно, — поддержал Ашира Гандым.
— Ашир, ты болтаешь что нужно и что не нужно, — хмуро проговорил Артык. —Кто такой Иван — знаешь?
— Он русский.
Артык рассердился:
— Он рабочий, у него ничего своего нет, даже коня! По-моему, лучше русский вроде Ивана, чем туркмен вроде нашего Халназара. В десять раз!..
Гандыму не понравились слова Артыка.
— Кхы! — откашлялся он и заговорил простуженным сиплым голосом: — Артык, ты хватил через край. Халназар — он как-никак свой, мусульманин, да и одного с тобой рода. В трудное время как-никак подсобит, не даст умереть...
— Гандым, что ты мелешь! — вдруг перебил Ашир.
— Облака и те ближе нам, чем такие люди, как Халназар-бай. Подсобит! Он тебя в затылок подтолкнет, если увидит, что зашатался. Помнишь, что он выкинул в позапрошлом году? Содрал за своего дохлого верблюда семьдесят батманов пшеницы, а когда нужда заставила нас продать его, дал только тридцать батманов, да еще с какими назиданиями! А в нынешнем году того же верблюда продал Аманназару за семьдесят пять батманов. Да жадней нашего Халназара нет!
— Вот это правильные слова, — подхватил Артык.
— А знаешь, что говорит Иван? Он говорит: «Что русский дейханин, что дейханин-туркмен — большой разницы нет, они сыновья одной матери, только отцы у них разные. И рабочий им — брат. Всех их до нитки обирают баи, баяры да царская казна. Ты, Артык, думаешь, — говорит он, — что только вашим дейханам тяжело приходится, только вас задавили налогами да поборами? Нет, говорит, русским дейханам еще труднее приходится. У вас, говорит, на войну забирают только коней да налогами, поборами разными разоряют, а русские дей-хане да рабочие и кровь свою проливают, жизни свои отдают». Для всех, видать, война — горе.