Вновь переживая всю боль, которую он ощущал, когда, шатаясь от горя, вел на приемочный пункт своего кормильца, Гандым вскочил на ноги, но тут же опомнился и снова сел.
— Иван правильно говорит! — хриплым голосом выкрикнул он.— Я досыта натерпелся и от белого царя и от арчина!
Артык и Ашир, позабыв о Гандыме, уже вели тихую задушевную беседу, поглядывая на крупные звезды. От неожиданности оба вздрогнули и рассмеялись.
Артык пошутил:
— Ну, дядюшка Гандым, если уж и ты против белого царя,— он обязательно свалится с трона.
— Обязательно,— невнятно пробормотал Ашир, пожевывая табак.
Но Гандым не слышал их. Горячая кровь билась в его жилах, и он, уже забыв, на кого сердится, с ненавистью глядел на весь мир. Поднявшаяся луна, заливая мягким светом вселенную, плыла по небесному морю. Легкий ветерок, кружась у кибитки, доносил запахи дыма и кизяка. Протяжно лаяли собаки в ауле, с дороги долетали обрывки разговора проезжих. Слышалась тоскливая, как плач, песня женщины, баюкающей ребенка.
Вдруг гнедой тревожно заржал. Артык и Ашир умолкли. Даже Нурджахан подняла голову и прислушалась. Гнедой продолжал ржать. Серый пес, лежавший у входа в кибитку, вскочил и с лаем бросился на дорогу. Показалась тень всадника, свернувшего с дороги. Выбежав навстречу, пес остервенело кидался на коня, не подпуская его к кибитке. Артык прикрикнул, но пес не унимался. Всадник вертелся кругом, размахивая плеткой. Тогда Артык встал и отогнал пса.
Всадник подъехал ближе и остановился. От коня шел пар. Обменялись приветствиями. Приехавший вытянул конец кушака и вытер им слезящиеся глаза. Артык, узнав, наконец, есаула арчинства, сказал:
— А, Кара, это ты? Слезай с коня, будешь гостем!
Кара, повертевшись в седле, похлопал плеткой по сапогам и тихо проговорил:
— Я не слезу и не сяду.
У Артыка от предчувствия чего-то недоброго пробежали по телу мурашки. Он хотел сказать: «Ну, если не хочешь слезать, так говори, с чем приехал?» — но язык не повиновался. Спросил за него Ашир:
— Ну, есаул, если не хочешь быть гостем, скажи, откуда и куда держишь путь?
Есаул опять постегал плеткой по сапогу и ответил уклончиво:
— Да мы что? Дни и ночи в разъездах. Все конь да камча... И то не поспеваем...
У Гандыма еще не прошел гнев, и он обрушил его на есаула:
— А моего верблюда куда девали... Теперь, если не сдерете шкуру с меня самого, то взять вам с меня нечего!
Есаул и без того не решался сказать, зачем приехал, а услышав гневный выкрик Гандыма, совсем растерялся и сказал глухим голосом:
— Дядя Гандым, я ведь только слуга. Что прикажет арчин, то и делаю, что велит, то и передаю народу.
Но Гандым уже не владел собой. Он и сам не заметил, как вскочил на ноги, зажал шапку под мышкой и закричал:
— Мало того, что вы обобрали меня кругом, вы и шапку с головы сорвали! Чего еще хочет от меня твой арчин? А ну, говори! Остался у меня только этот шалаш, так его и курица унесет на спине. Плюю я на твоего арчина, так и скажи ему!
Есаул молчал некоторое время, а потом сказал подавленным голосом:
— Ты, дядюшка Гандым, думаешь, я рад всему этому?
— А не рад, так какого шайтана ты льешь отраву в уши людей?
— У меня больные глаза, не могу ни пахать, ни сеять... Служу есаулом только потому, что не хочу, чтобы мои дети ходили с протянутой рукой.
Артыку хотелось заступиться за есаула. «Чем виноват Кара?» — думалось ему. Но какая-то тревога удерживала его. В это время порывистый ветер поднял пыль и бросил в лица стоявшим у кибитки. Не обращая на это внимания, Гандым провел ладонью по лицу и двинулся на есаула:
- Арчин ли, эмин ли, но верблюда вы проглотили?.. Подавиться бы вам, живоглотам!
Есаул уже и без того не решался сказать, с чем он приехал, а Гандым все кружил около него, заходя то с одной, то с другой стороны. Казалось, он готов был побить есаула. Артык знал, что у Кары целая орава детей ходит голышом, что он еле перебивается на свой пай воды, который получает вместо жалованья. Он считал ненужными наскоки Гандыма и все же молчал, страшась той вести, которую им, очевидно, предстояло услышать. Неизвестность и ожидание томили его. «Пусть лучше прорвется нарыв, раз он должен прорваться», — думал он, и в то же время ему хотелось, чтобы Гандым подольше отвлекал есаула своими выкриками. Волнение Артыка передалось и Аширу. Он только внешне сохранял хладнокровие. Нурджахан про себя твердила: «Минуй беда, пронесись череда!», суеверно плевала через плечо и тяжело вздыхала: «Дай бог, чтобы все обошлось благополучно!». Ашир, наконец, решился спросить есаула:
— Что ж, Кара, уже поздно. Если хочешь что сказать — говори!