Мавы был из племени эрсари, родился и вырос на берегах Амударьи Вместе со старшим братом он зарабатывал на жизнь тем, что водил по реке байские барки с товарами. Иногда в этой тяжелой работа помогали ветер и парус, но чаше всего приходилось надевать лямку и тащить барку на бечеве по песчаному руслу реки. После того, как старший брат был убит, став жертвой алчности бая-хозяина, захотевшего прикарманить заработок своего бурлака, Мавы, опасаясь за свою жизнь, покинул родные места. Прошло уже четыре года с тех пор, как он поступил в работники к Халназару. За все это время он ни гроша не получил за свой труд. Когда Мавы напоминал о плате, Халназар-бай говорил: «Ты лучше помалкивай, цену тебе я сам знаю». Зато бай был щедр на обидные прозвища и ругательства. А сыновья его иначе как «сын свиньи» и не называли Мавы.
Из двадцати обитателей халназаровских кибиток только одно существо глядела на Мавы с жалостью: это была Мехинли, вторая жена Халназара. Мавы давно сбежал бы куда глаза глядят, если б не сладостные мечты о Мехинли — она была путами на его ногах.
Сидя в тени, он весь ушел в горькие думы. Неожиданно из-за кибитки вышла женщина и тихо окликнула его:
— Мавы!
Мавы поднял глаза и увидел, что возле него стоит, наклонившись, Мехинли. При виде ее улыбающегося лица он посветлел, голубоватые глаза его заблестели радостью. Мехинли спросила:
— О чем это ты задумался?
Чтобы проверить Мехинли, Мавы ответил:
— О чем мне думать? Что есть у меня?
Мехинли, не поняв намека, сказала простосердечно:
— Тогда скажи, о ком думал.
Но Мавы хотелось, чтобы Мехинли открылась первой, и он с притворной грустью проговорил:
— А кто у меня есть, чтобы думать о ком-то?
Мехинли вдруг застыдилась, закрыла рукою рот. По ее слегка вздрагивающим пальцам Мавы понял, что она волнуется. Улыбнувшись, он посмотрел ей прямо в глаза, она же, не в силах молчать, призналась:
— Я у тебя... — и закрыла лицо рукавом.
Горячая кровь закипела в жилах у Мавы, сердце забилось. Ему хотелось обнять Мехинли, но руки к этому не привыкли, язык не помнил ласковых слов. Помолчав немного, он спросил:
— Какое же я имею право думать о тебе?
— Если будешь таким нерешительным, потеряешь и право думать, — ответила Мехинли.
Эти слова прозвучали для Мавы сладкой музыкой. Оказывается, сама Мехинли считает, что он имеет на нее какое-то право! Но тут же, вспомнив о своем положении в доме Халназара, понял, что крылья у него подрезаны, и сказал:
— Если не поднесешь пищу ко рту безрукого, разве не останется он голодным?
— Да ты совсем ребенок! — засмеялась Мехинли и, чтобы приободрить Мавы, добавила: — Ребенок не заплачет — грудь не получит.
Мавы смутился.
— Ты... у тебя... — начал было он, но взглянул на Мехинли и умолк.
Мехинли опустила голову.
— А кто есть у меня?
Мавы хотелось ответить: «У тебя есть муж, есть твой Халназар». Но он вспомнил, что в доме бая с ней обращаются хуже, чем с собакой, и ответил вопросом:
— А у меня кто есть?
Они смотрели друг на друга, разговаривая глазами. Глаза женщины спрашивали: «Кто тебе еще нужен, когда у тебя есть Мехинли?» А глаза Мавы отвечали: «Ты моя, и я твой!»
Все же Мавы не мог отделаться от сомнений. Лицо его стало снова грустным, когда он подумал: «А Халназар?» Мехинли это поняла. Чтобы приободрить Мавы, она протянула руку и хотела погладить по грязной тюбетейке, как вдруг раздался голос бая:
— Мавы, э-э-эй!
— Пред тобою, ага! — вскакивая на ноги, крикнул Мавы и со всех ног пустился к дому.
Словно выпустив птицу из рук, Мехинли растерянно посмотрела ему вслед. Потом вдруг плотно прикрыла рот яшмаком и в страхе огляделась вокруг. Не увидев поблизости никого из мужчин, она села на место Мавы и задумалась.
Мехинли еще в младенческом возрасте осталась круглой сиротой, росла в семье дяди и с детских лет несла на себе всю тяжесть домашней работы. Когда она еще не заплетала косичек и волосы ее развевались, подобно усикам маиса, ее звали Майса. В голодный год дядя отдал ее Халназару за чувал пшеницы и два чувала ячменя. После того, как она попала в лапы бая, ее имя «Майса» было забыто. Так как она была из крепости Мехин, ее стали звать мехинкой — Мехинли, а это звучало, как «рабыня». Теперь только Мавы иногда звал ее нежным именем «Майса», и она, когда слышала это имя, с болью думала о загубленной молодости: «Ах, отчего я не попала к Мавы! Может быть, тогда я и осталась бы Майсой, расцвела бы, заколосилась и принесла зерна?!»