Когда девушка нагнулась, чтобы зачерпнуть воды, позабывший обо всем на свете Артык не удержался от глубокого вздоха:
Ашир шепнул:
— Вот она, твоя Айна!
— «Твоя Айна...» — с грустной усмешкой повторил Артык, притягивая к себе за повод коня.
— А знаешь, Артык? Она пришла сюда не только за водой.
Артык ничего не ответил. Ашир продолжал:
— Конечно, она пришла сюда неспроста. Ей захотелось показаться своему милому.
Артык молчал. Но Аширу хотелось развеселить друга, и он воскликнул:
— Аллах!.. Да разве сердце юноши, который с утра видит себя в своей Айне (Игра слов: айна означает зеркало), может быть печаль? Такое счастье выпадает не всякому.
Артык невесело улыбнулся:
— Счастье, говоришь?.. Будь я счастливым, мой клочок земли при такой воде не лежал бы в пыли.
— А я, клянусь душой, был бы счастлив, если б меня любила такая девушка, не думал бы ни о каких делах.
— Не будет удачи в делах, не будет и Айны, — хмуро проговорил Артык.
Ашир не нашел, что возразить.
«Может, они хотят поговорить наедине», — подумал он вдруг и, взяв своего мерина под уздцы, тихо удалился.
Однако Артыку не удалось поговорить с девушкой — к каналу шли люди.
Между тем Айна легко вскинула на плечо свою тыкву и, еще раз взглянув украдкой на Артыка, пошла домой.
Артык глянул на удалявшуюся фигуру девушки, на воду, на своего коня и решительно дернул повод.
На обратном пути гнедой опять стал играть, но Артык не обращал на него внимания: думы об Айне вытеснили из головы и заботы о воде, и красавца коня. Перекинув повод через плечо, Артык шел, погруженный в думы. Вспомнились детские годы: как ходили они с Айной далеко за аул, выкапывали из земли луковицы тюльпана, собирали дикий лук в песках; как сидели рядышком в пыльной землянке и зубрили тексты корана под свист лозы, которую не выпускал из рук сердитый мулла; как бегали друг за дружкой, возвращаясь из школы, играли и ссорились.
В последнее время Артык стал смотреть на девушку влюбленными глазами. Даже имя ее, произнесенное чужими устами, вызывало в нем трепетное волнение. Ранним утром и поздним вечером ему хотелось видеть свою Айну, перекинуться с ней хоть словом. Но обычай запрещал видеться с девушкой, а тем более разговаривать с нею.
Однажды Артык встретился с Айной в безлюдном месте. Однако нужных слов не нашлось, они только нежно посмотрели друг на друга.
Думая об Айне, Артык и не заметил, как дошел до своей кибитки; он ввел коня в стойло и привязал к колышку.
Гнедой широкими шагами зашагал по кругу. Вот он остановился, поднял голову, понюхал сырой воздух. Побил о землю копытом, затем, навострив уши, громко заржал, завидев вдалеке коня.
Огненный взгляд гнедого, крутой изгиб его шеи снова заставили Артыка залюбоваться своим скакуном. Он взял стоявший у кибитки мешок с половой, подбавил сухой травы и все это понес к кормушке.
Из кибитки вышла миловидная круглолицая женщина лет пятидесяти, позвала молодого дейханина.
— Артык-джан, иди поешь, пока молоко не остыло.
— Иду, мать, — ответил Артык, похлопывая коня по спине.
Когда он, сидя у очага, с аппетитом закусывал, в кибитку вошла женщина из соседнего шалаша. Присев у порога, она стала разглядывать внутренность кибитки. Невольно вслед за нею повел взглядом вокруг себя и Артык.
Старый ковровый мешок с оборванными кистями, наполненный посудой, висел на женской половине, — казалось, кто-то выпятил там живот и раскинул руки. У той же стены притаился украшенный белой жестью сундук; на нем — пять-шесть выцветших одеял. По обеим сторонам решетчатой стенки в задней части кибитки уныло свисали два красных потрепанных чувала. Под ними распластались неопределенного цвета старые торбы. Две прокопченные папахи нашли себе место в углу на сучках деревянной подпорки. Противоположный угол занимали два больших чувала; на одном лежало сито, на другом — седло. У входа висели мотки черной веревки и тяжи из телячьей кожи. Передняя часть кибитки была застлана красной кошмой с вытертыми узорами да паласом с отрепанными краями, у очага лежал ветхий ковер. От свисавшего с купола кибитки тканого шнура с бахромой осталась одна основа, почерневшая от копоти. Концы шестов, поддерживающих купол, у выходного отверстия для дыма изогнулись, как рога у козла. Когда-то крашеная, а теперь уже облезлая и прогнувшаяся перекладина над входом напоминала истертую седлом, покрытую струпьями спину осла.