В значительной мере благодаря усилиям Шили нам удалось принять новое иммиграционное законодательство, которое, без сомнения, еще нуждается в усовершенствовании. Но тогда, при неблагоприятной расстановке сил, для нас было важным — вопреки большинству ХДС/ХСС в бундесрате — преодолеть нерешительность консерваторов и наконец протолкнуть такой закон, который хотя бы отчасти соответствовал современному положению дел. Ведь игнорирование, даже запрет на признание факта, что Германия превратилась в страну, принимающую самое большое количество иммигрантов во всей Европе, стало главной причиной того, что мы годами не удосуживались содействовать интеграции в наше общество новых граждан. Шили оказался между двух огней: с одной стороны, он должен был склонять к компромиссу руководство земель, где главенствует ХДС/ХСС, а с другой — убеждать нашу коалицию в том, что лучше делать маленькие шаги в нужном направлении, чем совсем ничего не делать. Однако в своей готовности к компромиссам ему нельзя было заходить слишком далеко, иначе он вызвал бы недовольство нашего большинства в бундестаге. И с этой деликатной задачей он блестяще справился. В сознании большинства граждан Шили остался человеком, который сумел доказать, что свобода и безопасность — две вполне совместимые вещи. Разумеется, такие, как он, — не самые удобные партнеры, и временами Шили бывал очень крут. Но если хочешь работать с неординарными людьми, то умей с ними правильно обращаться. Лично я от общения с ним получал только удовольствие.
С самого начала Шили был в кабинете министров центральным игроком команды. Честно говоря, в 2002 году, по окончании нашего первого срока полномочий, он хотел уйти. Ему как раз исполнилось семьдесят, и он хотел пожить со своей семьей. Тогда я завел долгий разговор с Линдой, его женой, и раз за разом твердил: «Он нам очень нужен, отдай его нам — еще на четыре года!» Они оба хорошо знали тяжесть этой ноши. При сложившейся ситуации как внутри страны, так и за ее пределами, человеку, занимающему пост министра внутренних дел, приходится постоянно жертвовать своей личной жизнью.
Вспоминаются мне и соратники былых времен, например Оскар Негт, чье имя известно еще по студенческому движению 1968 года. Профессор социологии в Ганновере — нежная душа при восточно-прусском упрямстве. Он часто был мне разумным советчиком, всегда к месту, когда на исходе сил меня подводила «дыхалка» и я был расположен принять добрый совет. Он был из тех, кто уже давно задался вопросом: отвечает ли требованиям времени наша образовательная система? Оскар Негт стал одним из основателей реформаторской школы «Глокзеешуле» в Ганновере, где во главу угла было поставлено свободное обучение и умение действовать в социуме. При наборе в эту школу и сейчас нет отбоя от желающих: заявлений о приеме здесь вдвое больше, чем количество мест, которым располагает школа.
Позднее, будучи уже премьер-министром в Ганновере, я познакомился с Вернером Мюллером. Он пришел к нам из энергетики. Это был менеджер с исключительным политическим чутьем — редкое явление. В своих кругах он слыл социал-демократом, хотя никогда не был членом СДПГ.
Мюллер — изысканный оригинал в мире большого бизнеса. Его особенность заключается именно в том, что он понимает: необходим определенный баланс, своего рода равновесие между извечным стремлением предпринимателя к рентабельности и его ответственностью перед обществом. Еще в Нижней Саксонии он был моим главным советчиком по вопросам энергетической политики. Именно тогда мы предприняли две первые и, к сожалению, безуспешные попытки реализовать проект «Уход от ядерной энергетики». В конце концов нам это удалось, и добились мы этого вместе — когда он уже стал федеральным министром экономики, а я федеральным канцлером. Если бы не Мюллер, с его советами, его терпением и настойчивостью, с его талантом переговорщика, не было бы компромисса по атомной энергетике. И я всегда мог вполне полагаться на его лояльность — и в правительственной работе, и вне ее. Это друг.