Но все-таки для меня, как и для многих, оказалось большой неожиданностью, когда он с таким блеском проявил себя в бундестаге. Во время дебатов Вернер Мюллер в своей невозмутимой манере блистал остроумными шутками и суховатым юмором — кто мог бы надеяться на столь внезапный прогресс в развитии парламентской культуры! Преемником Мюллера на посту министра экономики стал Вольфганг Клемент.
Подбирая кандидатов на подобные ключевые посты, глава правительства обычно оказывается перед дилеммой, кого предпочесть: человека с удобным характером, без острых углов — как те камни, которые хорошо обточила и обкатала бурная речка, — или уверенного в себе своенравного умника? Я всегда делал выбор в пользу последних. Конечно, при этом приходилось сотрудничать с людьми, которые время от времени могли сильно меня рассердить. Например, когда прежде, чем я считал нужным, публично сообщалось о некоторых решениях. Или когда в газетах или по телевидению — и, как нарочно, в конце рабочей недели! — вдруг появлялись такие интервью, которые одним махом ставили крест на редком и столь желанном воскресном отдыхе.
Но Вольфганг Клемент был верным соратником. Он бесконечно много сделал ради того, чтобы претворить в жизнь программу Agenda‑2010, разъясняя ее смысл и стараясь всеми силами укоренить ее в общественном сознании. Все необходимые изменения на рынке труда, поставленные на повестку дня, Клемент воспринимал как свое личное дело. Но в любом случае пост министра не обеспечивает возможностей для преодоления противодействия бундесрата, как было, например, в процессе обсуждения закона по реформе Хартца, когда Клемент столкнулся с разного рода бюрократическими проволочками — которых в принципе быть не должно.
Клемент был хорошим министром экономики, у нас с ним сложились близкие рабочие отношения при взаимной лояльности. Этот пост достался ему в трудные времена. После выборов в бундестаг 2002 года почти не оставалось шансов, что мне удастся его убедить сменить пост премьер-министра в Северном Рейне — Вестфалии, где он чувствовал себя как дома, на министерский портфель в Берлине — пусть даже на «суперминистерский«. Честно говоря, я не очень рассчитывал, что Вольфганг Клемент примет мое предложение. Мы долго обсуждали: какие функции должны войти в компетенцию его министерства? И оба сошлись на том, что такое структурное изменение, как объединение министерства экономики с министерством труда, вполне приемлемо. Разумеется, только при условии, если между партнерами по коалиции есть согласие по данному вопросу. Для большой правительственной коалиции подобное суперминистерство, так или иначе, конструкция неподходящая.
Ни разу я не пожалел и о том, что на пост министра финансов поставил Ганса Айхеля, когда его не переизбрали на гессенских выборах. Он стал преемником Оскара Лафонтена и работал с нами сначала в Бонне, а потом и в Берлине. Обладая большим опытом работы на муниципальном уровне, вскоре и на земельном уровне он стал очень компетентным премьер-министром. Айхель обладал замечательной способностью: в парламенте, перед общественностью или в ходе телевизионных дебатов он умел разъяснять самые сложные и запутанные вещи. Министерство финансов, которое он получил под свое начало, весьма своеобразное ведомство, живущее какой-то особой внутренней жизнью. У себя на письменном столе Айхель поставил копилки в виде свинок. Это символизировало главную цель его финансовой политики — экономить: он хотел остановить рост долгов — целой горы долгов, оставленных нам в наследство правительством Коля, — и начать процесс выплаты по ним. В среднесрочной перспективе он рассчитывал более или менее сбалансировать бюджет. Когда же индексы мировой конъюнктуры пошли вниз, вместе с ними понизился и спрос на нашем внутреннем рынке. Оживления на рынке труда, которое смогло бы разгрузить социальную кассу, не случилось. И вот тут стало ясно: в данных обстоятельствах его цель была нереалистичной.
Должность Айхеля была трудной во всех отношениях. Если бы унаследованное им ведомство не столь рьяно придерживалось фискальной традиции, то ему, вероятно, было бы легче поставить вопрос о приемлемости принятых в Маастрихте и подписанных правительством Коля соглашений: утвержденный ЕС критерий — предельный дефицит бюджета в 3 процента от ВВП — не обладал должной гибкостью и сдерживал внутренний рост. Попытки оздоровления бюджета и понижение налоговой ставки с целью оживить экономическую конъюнктуру вызвали «приступ чахотки» в больных государственных финансах, так что нам пришлось временно отказаться от неукоснительной консолидации бюджета. Тем самым была запрограммирована известная коллизия с маастрихтскими критериями. Признаюсь, Айхель тогда оказался в незавидном положении: вместо того чтобы выступить в самостоятельной роли «оздоровителя госбюджета», он вынужденно возвратился в конвой кабинета министров.