Мужчина существует только там,
где женщина научена мужчиной
не быть одно мгновение, – причины
иные нынче нам не по зубам.
Я говорю: ты отплываешь плыть,
а он за локоть укусил разлуку,
вам вброд не перейти такую муку,
которой, может быть, не может быть.
Попробуй сделать осень из седых
волос, тобою найденных в комоде,
во-первых: это нравится природе,
и вы умрете – это во-вторых…
Останется не зрение, а слух
и подземельной музыки круженье,
когда с земли исчезнет отраженье,
что было вам дано одно на двух.
О, воробья смешное молоко,
о, сахарин на крыльях махаона,
о, ваша тень, когда во время оно
вы в кислороде плавились легко.
Все наново начнется через сто
осыпанных ресниц большого неба,
и вы, начало будущего хлеба,
с нуля произнесете фразу: «О,
оставь меня, безгубая Лилит,
возьми обратно пенис и вагину
и отпусти меня в слепую глину,
где я живу, а глина сладка спит».
Ей снилась собственная кровь
«Летали брови без лица,
порхали мокрые ресницы
умерших женщин…» – до конца
июля это всем приснится.
Ей снилась собственная кровь
скорее плоской, а не красной,
ей снилась собственная кровь
не ситцевой и не атласной.
Ей снилось: кровь ее висит
на длинной бельевой (не скажем:
веревке) и почти кипит,
вернее – закипает. Важным
мне кажется ее наклон
в горизонтальную тряпичность,
+ ветер с четырех сторон,
четырежды асимметричный
пространству ветреного сна,
которое назвать пространством
нелепо, ибо так странна
сия страна непостоянства.
Ей снилась кровь как простыня,
хрустящая с мороза, даже
преувеличивая, я
преуменьшаю сон. Прикажем
ему окончиться в стихах,
но он возникнет за стихами…
Ей снилась кровь (читайте – прах,
читайте – страх) – читайте сами.
Ей снилась кровь, она могла,
но не сумела стать любовью,
и женщина изнемогла
изогнутой над кровью бровью.
Возобновляющийся взгляд
вернулся к ней, и кровь вскипела.
Она двенадцать раз подряд
пыталась возвернуться в тело.
Она проснется никогда,
точнее: никогда проснется,
и сильно красная вода
над ней сомкнется.
* * *
Это жаркое лето, которое станет зимой,
беспардонно озвучило наше с тобою молчанье.
Голоса, улетая на юг, где назойливый зной
их давно ожидает, останутся с нами случайно.
Прибывает вода, прибывает большая вода,
скоро выйдут дожди разгибать свои жидкие спины.
Ты, наверное, скоро умрешь, но не бойся, когда
это станет фрагментом почти очевидной картины.
Ты, наверное, скоро умрешь, я умру за тобой
через (странно подумать) четырнадцать лет или восемь,
и огромная память, покрытая страшной водой,
воплотится – теперь уже точно – в последнюю осень.
Будут хлопать, взрываясь, комки пролетающих птиц,
отменив перспективу, себя горизонт поломает,
и границами станет отсутствие всяких границ,
и не станет тебя, потому что возьмет и не станет.
Ты красиво умрешь, ты умрешь у меня на руках,
или нет – ты умрешь на руках у другого мужчины,
это он будет пить твой с лица истекающий страх
три мгновения до и мгновение после кончины.
Треск лесной паутины… по-моему, именно он
воплотится в хрипение свечек в побеленном храме,
где какие-то деньги шуршать не устанут вдогон
мимолетным молитвам, которые будут словами.