Сириус улыбнулся, видя, что не прогадал с сюрпризом, и Римус, радостный и благодарный, хлопнул его по плечу:
— Спасибо, Бродяга. Сто из ста!
Они не делали ничего особенного в этот день, и это был лучший день рождения в жизни Римуса.
Сначала он валялся у озера, раскинув руки и закрыв глаза. Казалось, пробуждающаяся земля щедро делилась с ним силами, он впитывал их всем телом, вбирал в себя солнечные лучи, а ветер выдувал из него все кошмары последних лет.
Сириус что-то делал в доме — может, готовил; но время от времени приходил и беспокоился.
— Холодно.
— Не холодно.
— Не май. Ты почки на земле оставишь. Я тебе принёс покрывало — ложись хоть на него.
Римус приоткрывал глаз — Сириус казался нарисованным на ультрамариновом холсте:
— Я не хочу покрывало. Всё ок, честно, — он действительно чувствовал себя согретым, мягким и наполненным, и Сириус, наверное, видел это в его лице.
У него самого глаза делались ласковые, он оглаживал Римуса взглядом, как будто любовался, и тот на удивление не находил в себе смущения, как будто солнечное тепло и земные соки не оставили ему места внутри.
Потом Римусу захотелось искупаться, вода была холодной, но это тоже было приятно — он энергично грёб, наслаждаясь движением. Сириус округлил глаза, когда он вошёл в дом; оглядел его тёмные слипшиеся волосы, с которых ещё капало.
— Шуруй в душ, придурок. Я тебя сюда позвал не для того, чтоб ты потом месяц валялся с воспалением лёгких!
— Ага, — согласился Римус легко, горячий душ действительно не помешал бы, но всё-таки было невозможно хорошо, он как будто даже дышал по-другому.
Исполненный невместимой благодарности, он Сириуса обнял, стараясь не касаться холодными ладонями. Тому было, наверное, мокро от волос, но он ничего не сказал, обнял в ответ. После леса и воды запах Сириуса был особенно ярким и вкусным.
— Спасибо.
— Ты уже сказал.
— Спасибо.
За день рождения, конечно, но и за всё остальное от… и до. Тебе за тебя.
Римус не говорил такие вещи вслух — но и не надо было. Сириус, наверное, понял: он ненадолго задержал тёплую ладонь на склонённой шее, запустил пальцы в мокрые волосы.
— Иди, грейся.
После обеда Римус снова вышел на воздух: грех сидеть в помещении, если в доступе такая роскошь. Сириус настоял на шезлонге и свил на нём гнездо из одеял. Шезлонг был деревянный, широкий и, вроде бы, крепкий — Римус решил, что он выдержит их двоих. Сириус немного напрягся, усаживаясь между его ног, но через некоторое время уже совсем расслабленно созерцал озеро, откинувшись спиной Римусу на грудь и натянув одеяло до самого подбородка. Римус тоже смотрел на золотистые гребешки озерной ряби, было хорошо. Он мог бы так задремать.
— Ты бы хотел жить в таком месте? — спросил Сириус.
— Не говори, что даришь мне этот дом, — хмыкнул Римус.
Сириус негромко засмеялся:
— Я думал об этом, но мне показалось, что ты пошлёшь меня в задницу с такими подарками.
— Правильно тебе показалось, — подтвердил Римус и щекой пригладил волосы Сириуса, чтобы не щекотали.
— Но ты бы хотел? Тебе нравятся такие места.
— Тебе не нравятся, — спокойно возразил Римус, как будто это всё определяло. — И Гарри нужна инфраструктура, тут не заберёшься в глушь.
Сириус находился слишком близко, чтоб можно было не заметить его зачастившее сердцебиение.
— Чего ты? Я не прав?
Сириус сдвинулся так, чтобы попытаться заглянуть в ему лицо, Римус совсем чуть-чуть нахмурился, не понимая решимости в его глазах. Он скользнул взглядом: тёмные брови, родинка на щеке, крошечная точка зарастающей дырочки под нижней губой — Сириус в школе носил в ней серебряное колечко. Потом почему-то снял. После выпускного. Сириус вдруг вздохнул и снова отвернулся.
— Прав, — он помолчал и опять спросил: — О чём ты мечтаешь?
— Быть человеком, — не задумываясь сказал Римус бесцветно.
— Ты и так человек.
— Ты знаешь, о чём я.
— И ты знаешь, о чём я. Чем тебя не устраивает то, кто ты есть? С тех пор, как открыли антиликантропин, это даже весело.
— Это не весело, Сириус. Я не работал на одном месте дольше полугода. И вряд ли что-нибудь изменится в перспективе, если только Дамблдор не придумает какое-нибудь заклинание толерантности, которым можно заколдовать сразу целую страну. Кто я? Что я могу?
— Думаешь, люди не задаются такими вопросами? — мягко спросил Сириус, находя под одеялом его руки и переплетая их пальцы. — Просто потому, что у людей есть возможность делать всё, что они хотят — думаешь, они делают? У каждого море отговорок. Я слишком молод или слишком стар, у меня дети, это не для меня, что скажет тётушка Мюриэль.
— Уж тебя-то никогда не волновала «тётушка Мюриэль», — улыбнулся Римус. — Ты всегда всё делал наперекор совершенно свободно. Гриффиндор, татуировки и кольца, магглорождённые подружки, полулюди и предатели крови в друзьях — а представь лицо «тётушки Мюриэль», если бы она узнала о твоей мастерской…
Сириус чуть пожал плечами.
— Признаю, кое-где я перегибал, чтобы выбесить мать. Но ключевые вещи я выбираю сердцем, а не из чувства внутреннего противоречия.
Римус помолчал, понимая, что опять сказал острую, колкую глупость. Он действительно думал то, что произнёс, но когда это прозвучало вслух, до него вдруг дошло, как это услышал Сириус. Разумеется, он не выбирал друзей, чтобы разозлить семью. И всё остальное тоже…
— Прости, пожалуйста, — попросил он покаянно и обнял Сириуса за плечи. — Я какую-то ерунду сказал. Мне всегда нравилось, как ты живёшь.
Сириус прислонился виском к его щеке и с улыбкой в голосе проворчал:
— Ты иногда болван, каких поискать. Но я привык.
Ночь была тёмная, хоть глаз коли. В отсутствие луны и вечного городского облака света Римус не видел даже соседнюю подушку. Небо заволокло тучами ещё вечером, Сириус уговорил его перебраться в дом и сварить глинтвейн — так что спать Римус шёл окончательно разморенный, размякший. Ненадолго вспыхнул прямоугольник двери, и Сириус пришёл к нему, спотыкаясь в ослепительной темноте и награждая препятствия напутствиями разной степени сладострастия. Он упал в постель с удовлетворённым вздохом, и Римус тут же подгрёб его поближе, осторожно из-за непроглядной темени, но твёрдо: обниматься в шезлонге было исключительно хорошо, хотелось побыть в этом ощущении ещё.
Сириус внезапно оказался гораздо ближе, чем обычно: ступни, бёдра, грудь; откровенная межклеточная дрожь — диффузия металла в металл. Он вздохнул как-то совсем по-особенному, звук детонировал по всему телу, Римус окаменел в секунду, отчаянно не соображая, что с этим всем делать. Сириус, конечно, почувствовал внезапное напряжение и бережно погладил его по спине чуть влажной после умывания ладонью.
Может быть, он опьянел сильнее, чем ему казалось. Хотя с чего? С пары стаканов пряного вина?.. Сириус отодвинулся первым, и Римус, пользуясь абсолютной темнотой, спрятал лицо в ладони.
Какого лешего только что было. Пожалуйста, только не опять. Пожалуйста.
Конечно, Римус помнил выпускной.
Надрался до беспамятства он чуть позже, а в тот момент, когда всё случилось, он был самый трезвый в башне Гриффиндора, считая перваков.
Сириус был красивый, как чёрт — как всегда — уже хорошенько разогретый, хитрый и довольный сам собой. «Что-то выдумал, не иначе», — определил Римус навскидку и доверчиво пошёл за ним в спальню, готовый заслушать идею постфинального розыгрыша, очевидно, дурацкую, потому что невозможно придумать что-то дельное между шотами с хохочущей пятикурсницей на коленке. «Надо Джеймса позвать», — сказал он и оглядел с лестницы, как смог, людную гостиную в поисках Сохатого. Он должен был почуять неладное, когда Сириус отмахнулся: «Не надо Джеймса», — и потянул его за рукав.
Конечно, ничего он не почуял. Сириус запер дверь и прислонился к ней спиной, как совсем недавно дома у Андромеды, посмотрел на него счастливыми пьяными глазами, а потом вдруг закинул ему на шею красивые татуированные предплечья и засосал без всяких компромиссов.