В альтернативной истории именно Стояновский и связанные с ним энтузиасты уговорили польские оккупационные власти осуществить эксперимент по "повторной славянизации". Ведь Стояновский утверждал, что в восточной Германии имеются "элементы, желающие пройти повторную славянизацию". Что, мол, достаточно поскрести бранденбуржца или там мекленбуржца, чтобы увидеть венда.
Кто бывал после мировой войны у так называемых люнебургских вендов, то есть, собственно, у древлян, тому известно о том, что эти венды обладали сознанием своей племенной принадлежности в весьма выдающейся степени. Своей вендийской принадлежностью они явно гордятся и выставляют наверх, - захлебывался от восторга Стояновский в альтернативной исторической линии. – То же самое и в Мекленбурге, где славянское сознание удержалась, в особенности, у дворянства, ранее славянской, а теперь германизировавшейся. Вроде бы как, именно у этих дворян с какого-то времени зафиксировался обычай, что какой-нибудь из сыновей в семействе изучает какой-нибудь живой славянский язык. Серьезным славянским осознанием обладает и Рюгге, несмотря на то, что он быстрее всего позволил себя германизировать.
Стояновский же представил властям довольно подробный проект обустройства не только полабского государства, но и создания самих полабян:
Долгое еще время обиходным и даже официальным языком в полабском государстве был бы немецкий язык. Полабский язык вводился бы постепенно. Поначалу он вводился бы на добровольной основе, а по мере распространения – проникал бы и в органы власти.
Протектором Полабья была бы Польша, которая бы следила, "чтобы элементы, желающие заново славянизироваться, не были бы подвержены террору и притеснениям немцев с гитлеровским взглядом на мир".
Просто-напросто, должно найтись определенное число полабских славян, которое вернется к своему замершему языку, после чего они станут кадрами повторной славянизации на территории, населенной полабскими славянами, говорящими сейчас по-немецки, - продолжал свои выводы Стояновский и тут же страховался, – бессмысленная утопия, скажут многие – народ, который перестал говорить на своем языке, к нему уже не возвращается. Так нет же! Вновь мы в настоящее время являемся свидетелями такого чрезвычайно любопытного социологического явления. Доказательство возможности возврата к своему древнему языку дают нам палестинские евреи, которые в показательных количествах вернулись к древнееврейскому языку, вымершему гораздо ранее, чем язык славянских древлян.
КОПАНИЦА, СТОЛИЦА БРАНИБОР-ВЕЛИГАРДА
Альтернативная Варшава – после относительно кратких сомнений – на подобного рода эксперимент согласилась. "Полабье" было устроено в оккупированном Бранденбурге-Мекленбурге. Теоретически, чтобы не дразнить Англию, Францию и Соединенные Штаты, Бранденбург-Мекленбург оставался независимым немецким государством под польской оккупацией. В действительности же за "повторную славянизацию" взялись с места в карьер.
Начали ее с географических названий. Берлин сделался одновременно и Копаницей, что было ассоциацией к историческому славянскому граду Копанице (его повелитель Якса был последним полабским князем). Этот славянский отзвук до сих пор слышится в названии берлинского района Копёник.
Росток с нынешнего времени становился еще и Розтокой, Шверин – Зверином, Бранденбург - Бранибором, Штральзунд – Стреловом, Висмар – Вышомержем и так далее. Название самого государства Бранденбург-Мекленбург было переведено как Бранибор-Велигард, но предлагалось и альтернативное название: Край Вендов.
Разыскивались "вендийские" элиты: те люди, которые пожелали бы стать зачином нового славянского государства.
Альтернативный "ИЕК" от 10 апреля 1941 года так описывал журналистский визит в Копанице, столице Края Вендов:
Копаница, еще недавно называемая Берлином, представляет из себя довольно-таки мрачный вид. Несмотря на то, что объективно красивый и могучий, город как-то посерел, съежился, пригнулся. Жители ходят по улицам сгорбившись, с погашенным видом и даже не глядят на польских солдат, которуе патрулируют центральную, Липовую улицу или же Венедскую, ранее называемую Фридриха. Эти люди разговаривают приглушенным голосом, а если к ним обращаешься – естественно, по-немецки, ведь здесь никто вендийского не знает (а как он должен знать, раз язык еще даже не кодифицирован), так и знания польского языка ожидать не следует – они ведь по акценту слышат, что я поляк. Ну и ответят мимоходом два-три слова, чего-то там буркнут, что еще не самое паршивое – и дальше, своими делами заниматься.
Следы войны заметны здесь сильно. Город разрушен, люди бледные. Товары по карточкам. Автомобилей что-то маловато, хотя перед войной город был весьма даже моторизован. Что с ними случилось? А не известно. Капитан Ледуховский их польских оккупационных сил отвечает на это, что машины не ездят, потому что нет бензина. Знакомый еще по давним временам берлинский журналист Отто Ф. говорит однако, что бензина – ну да – нет, так и автомобилей нет. Их реквизировали поляки и включили в собственные транспортные парки.
Эх, sic transit gloria mundi. Ничего не осталось от гордой столицы Рейха, от Германии Гитлера, от города, который должен был повелевать всем миром. Ну да, огромный, ну да, обширный, но эта величина и обширность лишь подчеркивают его упадок, его унижение и притеснение.
Даже если перед войной кто-нибудь в Краю Вендов и проявлял какие-либо прославянские симпатии, то теперь, под польской оккупацией, он осознавал, что, в любом случае, ему ближе к своим немецким соседям, чем к полякам, которые, наряду с оккупацией, принесли с собой собственные стандарты, качественно – и что тут поделаешь! – не сравнимые с местными.
Потому-то "потенциальные венды" даже не пробовали высовываться, чем походили на чешских панславистов XIX века, которые после поездки в Петербург сделались бывшими панславистами. Эти чешские экс-панслависты повесили над своими письменными столами кнуты, на которые поглядывали в те моменты, когда снова находили на них панславянские эмоции..
И таким вот образом, робкие попытки "восстановления полабской государственности" около 1941 года пошли псу под хвост.
ПОЛЬШЕСЛОВАКИЯ
Совершенно иным образом дела шли в Словакии.
Еще перед войной, в 1938 году (23 октября) "Ежедневный Иллюстрированный Курьер" информировал:
"Словаки не любят чехов, но не желают и венгров. Что бы быть сами собой, они слишком слабы. Более всего они хотели бы федерации с Польшей. В этой вере к Польше и к благородству польских властей есть что-то трогательное. Быть может и хорошо, что мы не желаем, чтобы действительность – которая никогда не похожа на наши сны – развеяла эти словацкие мечтания", - отмечал совершенно по делу автор статьи.
Но после войны сразу же пожелали. Причем, с обеих сторон.
Словаки в 1939 году были настроены очень националистически, хотя понимали, что без крупного внешнего покровителя у их государства могут возникнуть проблемы в кровожадно-националистической Европе. После распада Чехословакии Братиславой дирижировала Германия, но после проигранной Берлином войны словаки поглядели туда, куда глядели уже ранее: на Польшу. Даже если еще совсем недавно обе страны поссорила мелкая коррекция границ.