МЕНЬШИНСТВА И ОККУПИРОВАННЫЕ ТЕРРИТОРИИ
Но пока что в параллельном мире паршиво не было. Разделение слишком уж централизованной власти произвело на Западе хорошее впечатление, равно как и громкие обещания серьезных реформ. Власть начала обещать проведение диалога с украинцами, немцами и мальгашами.
Только вот украинцы никакой охоты на диалог не имели. Во всяком случае, не все: националистические организации успешно терроризировали всех тех, которые имели. Украинцы в Восточной Малой Польше очутились в ситуации, которой нельзя было позавидовать. Националисты наказывали их за нежелание сотрудничества, а польские власти – за сотрудничество с сепаратистами. Многие, которым все это осточертело, хотело выехать. Польские власти заметили шанс ослабления украинского элемента и организовали переселенческие акции, хотя те были довольно-таки квелыми. Направлений было три: Восточная Пруссия (хотя и были опасения относительно избыточной концентрации в данном месте стихии, враждебной Польше, в связи с чем способной пойти на сотрудничество с немцами или литовцами); Мадагаскар (хотя тут уже мало кто давал себя обмануть) или же Нижняя Силезия с Поморьем, то есть Генеральный Протекторат.
Только вот ситуация в Генеральном Протекторате усложнялась.
После продолжавшемся на этих территориях более половины декады польском владении под девизом "чего хочу, того и ворочу", немцы, выехавшие из Протектората и оставшиеся там, при каждой возможности на международных встречах описывали притеснения, которые они получали со стороны поляков. Эти немцы требовали изменения статуса своих регионов на такой, которым пользовались, хотя бы, Лужица или Мекленбург-Брандербург. А было бы еще лучше, если бы оккупант поменялся на более, как они сами это высказывали, цивилизованного. И уж наверняка – прекращения направляемой из Польши эмиграции на эти земли.
Вроцлав и Щецин, региональные столицы, сохранили свой немецкий характер, хотя кое-где уже начали появляться малюсенькие польские деловые предприятия и анклавы. Сами поляки не слишком стремились к заселению немецких, враждебных им метрополий, провинциальных городов это тоже, практически, не касалось. В связи с отсутствием более решительной поддержки со стороны государственного аппарата – блокируемого предупреждениями со стороны Запада – мало кто решался на выезд в Протекторат.
Польские планы "подкожной" полонизации этих территории завершались пшиком. Польская soft power[73] была слишком слабой, так что без того, чтобы не выбросить всех немцев за Одер и Нейссе, а на их место завести поляков, концепция была попросту невозможной. Все правильно, общегерманская экономика была сломлена, малые германские "государства" находились в состоянии бедности, но Польша была не в состоянии экономически интегрировать вокруг себя "свою" часть Германии. Она ведь и сама только-только встала на ноги, и рост ее благосостояния сильно зависел от финансового допинга. О польской культуре, до сих пор считаемой в Германии чем-то низшим по отношению к немецкой культуре, нечего было и говорить. Всеобщее презрение немцев к ней походило всеобщее презрение, которое поляки испытывали к русской культуре во времена советского доминирования в реальной истории. Немногие польские поселенцы, которых потом их немецкие соседи начинали ненавидеть, выезжали в Пруссию. Польская пресса вопила, требуя уважения к "тысячелетним правам" Жечипосполитой и "расправы" с немцами, только у правительства не было пространства для маневра. Выселить немцев оно не могло хотя бы потому, что в Варшаве прекрасно понимали, что столь радикальная акция изменила бы отношение к Польше: теперь она уже не была бы стражем мира в регионе, но его разрушителем, и – что за этим следует – Польше могли бы отказать в дружбе и предоставлении помощи. И ситуация становилась более грозной, поскольку теперь исправить отношения с Западом начал стремиться и Советский Союз, который в Европе, не столь пострадавшей от тотальной войны, не вырастил таких когтей и клыков, которые вырастил в реальной истории. Кроме того, у Польши была масса проблем с украинцами и начинающими все громче требовать своих прав белорусов (не говоря уже про несчастный Мадагаскар), чтобы рисковать конфликтом на своей западной границе.
Потому-то в начале пятидесятых годов, что как раз совпало с занятием должности новых Верховным Вождем, было объявлено о торжественном завершении протектората и заявлено о создании двух независимых государств: Нижней Силезии и Поморья. Эти государства обязывались защищать польское меньшинство (местные поляки, чувствуя предательство со стороны польской державы, массово выезжали оттуда) и оставаться под польской оккупацией, точно так же, как Лужица и Брандербург-Мекленбург.
За западной границей давно уже были заброшены бесплодные мечтания о "повторной славянизации", построенные на волне послевоенного энтузиазма к польской державности. "Поощряемые" к принятию славянской тождественности немцы не до конца были в состоянии понять, что поляки имеют в виду, и в чем тут вся штука с этим Краем Вендов. Ведь никто из них, сколько ни жил, живого венда в глаза не видел. В Лужице все давно уже понимали, что творится, только лужичанам польское управление нравилось приблизительно так же, как и местным немцам.
Варшава перестала финансировать вендийские дома культуры, прессу и культурные мероприятия, поддерживающие несуществующий этнос, а в Лужице ограничились чисто символическим культурным присутствием. Перестали вспоминать о строительстве новой, громадной столицы лужичан в Хотебусе или Будышине. Польское присутствие в четырех восточно-германских государствах ограничилось военным присутствием и очень сильным вмешательством в политику этих "стран". И еще, last but not least, к заботе о том, чтобы Нижняя Силезия, Поморье, Лужица (немцы не пользовались эти названием, предпочитая "Саксонию") и Бранденбург-Мекленбург не начали уж слишком тесного сотрудничества между собой. Равно как и со странами других оккупационных зон.
Но подобная ситуация приводила к тому, что Польша была отрезана от Запада обширными территориями, жители которых ее не обожали. Понятное дело, что железные дороги свободно обеспечивали обмен с Европой через Германию, все пользовались и германскими автострадами, тем не менее, тот Запад, что был более-менее дружественным в отношении Польши, к которому Польша тянулась, отодвинулся от нее на несколько сотен километров.
Как ездили через Германию? В прессе появлялись репортажи по этой теме:
Наш экспресс "Варшава – Париж" приближается к границе Поморья. Здесь еще, на основе отдельных договоров, железнодорожная трасса проходит экстерриториально, так что поморские чиновники и таможенники в вагон даже и не заходят – одни только наши. Проверяют паспорта, салютуют ладонью. Немцы появляются только лишь на границе Бранденбурга. Они холодные и неприятные, лают в наш адрес короткие, прерывистые предложения, как будто к своим собакам обращаются. Долго проверяют паспорта и обыскивают сумки, цепляясь к каждой мелочи. Со мной едут инженеры и помещики с самыми изысканными манерами (мы едем на парижскую выставку), но даже они, стиснув зубы, должны сносить эту немецкую спесь, тем более жесткую, что это единственный вид спеси, который немцы способны в отношении нас проявить. Представление завершается, штампы ставятся, и поезд проезжает через Берлин. Здесь стоянка, несколько минут, чтобы распрямить кости. Мы хотели сойти в закусочную на перроне, чтобы попробовать знаменитые берлинские колбаски, но тут же, непонятно жаже откуда, появился визжащий полицай. Из его воплей мы поняли, что он требует предъявить визы – тогда мы показали свои паспорта. – Это только транзитная виза! – рявкнул он и загнал нас назад в вагоны.
73
Мягкая сила (англ.