- Ну а оккупационные войска? Они вам не мещают?
Удо махнул рукой.
- То, что вытворяли поляки после войны, никак как глупостями не назовешь. "Край вендов", Лужица, Генеральный Протекторат, я тебя прошу. Но потом все успокоилось. Так ведь и так тайной полишинеля остается то, что страны, оккупированные поляками, по сути своей надзираются тремя остальными державами. – Удо снова усмехнулся. – Знаешь, - продолжил он через какое-то время, - мы знаем, что Европе нужна экономически сильная Германия. Это мотор для развития, огромный рынок. Ну а оккупация, - оскалил он зубы в усмешке, - кто знает, не позволяет ли она защищать нас от нас же самих.
На польской стороне Крулевца я встретился с писателем Адамом Липой. Он занимался региональными, прусскими вопросами. Региональной тождественностью. Сам он называл себя "новопруссаком".
- Новопруссаки – это люди, которые родились уже здесь, но осознают, что их корни не в этой земле, - говорил он. – Мы потомки народа с Кресов, из центральной Польши, но ведь нам необходима региональная идентификация, малая родина, так что мы как-то пытаемся найти ее здесь, точно так же, как находят ее у себя малополяне, силезцы и так далее.
- Ну, и как оно идет?
Липа усмехнулся.
- Как-то идет, но эта вот германскость здесь уж сильно присутствует. Хотя бы потому, что немцы здесь тоже присутствуют. Вся эта их Самбия все так же нависает над нами, только уже не в качестве угрозы, но как своего рода спасения. Потому что, понимаешь, - сказал Адам, указав на окно своей квартиры, из которого был виден германский уже остров Книпава, - здесь мы функционируем в двух реальностях. Лицей я посещал в Крулевце, но от универ закончил уже в Кенигсберге. В китно частенько хожу в Германию, и в театр, не говоря уже о концертах. Впрочем, там ведь очень интересная художественная жизнь. И многие поляки в ней участвуют. Вместе с немцами мы создаем новые проекты. Получается интересно.
- А как выглядит ситуация в самой Пруссии?
- Ну, - ответил Адам, нельзя сказать, чтобы это был самый богатый или самый красивый регион Польши. То есть, ну ты понимаешь, там где озера, там красиво, там же имеются и деньги от туризма, но вот тут, на севере, мы имеем дело с голой правдой: Польша с этим регионом не справилась. Сейчас это просто запущенная провинция, к тому же, доводящая до состояния развалин все то, что построили немцы. Удивительно, что через семьдесят лет люди не очень-то знают, как этим всем пользоваться. Хотя как-то оно меняется, но медленно, очень медленно. Только люди так до конца не чувствуют здесь себя дома. В старинных костелах надписи по-немецки, на кладбищах – тоже. Правда, уже имеются и польские костелы, польские кладбища. Не такие эффектные, как старые, - криво усмехнулся Адам, - но на все это нужно время.
- И что будет с польской Пруссией?
- А что должно быть? Она будет развиваться. Войны нет, о новой как-то никто и не думает, так почему бы Пруссии и не развиваться? Как-то оно пойдет.
А парой дней позднее я был на Кресах. Еще в Вильно взял в прокат автомобиль, польский внедорожник PZI, вроде бы как идеальный для здешних дорог, и поехал на юг, в сторону Полесья. Сентябрь к этому времени несколько посерел и уже не был таким золотым. Время от времени припускал дождик. Начинало становиться просто холодно. Местность, через которую я ехал, выглядела мрачно. Она было плоской и какой-то березистой. Асфальтовых шоссе все так же было не слишком много, во многие деревни можно было проехать по грунтовым дорогам, которые уже начали размокать и покрываться грязью. Я даже представлять не хотел, как все это должно выглядеть в ноябре. Сами деревни вызывали чудовищное впечатление. Как будто бы время сто лет назад здесь остановилось. Большая часть домов были деревянными, некоторые обиты дешевым пластиковым сайдингом. Кое-где возникали параллелепипеды из пустотелого кирпича, соответствующие местной, Боже упаси, архитектуре, как зайцу стоп-сигнал. Жители выглядели опустившимися и согласившимися с судьбиной, как будто совершенно не понимали, будто бы где-то существует мир более лучший, более цветной. Ибо те, которые это понимали, давным-давно отсюда выехали. А на Кресах, как могло показаться, остались одни старики.