— Теперь вы попробуйте.
И у Лендвая с новым инструментом работа пошла быстрее. Менкина подозвал десятерых и еще раз показал им все движения операции. Каждому хотелось первому испробовать новый нож.
— Славное лезвие, — похваливали рабочие, — ну-ка, Янко, Яничко, дай попробовать.
Двуручный нож переходил от одного к другому. Рабочие внимательно разглядывали его, взвешивали в руке стальной прут с изогнутым резцом.
Тем временем весь цех сгрудился вокруг. Менкина рос в глазах рабочих — изобретатель! Он не удержался от того, чтоб не похвастать, как напал на счастливую мысль; спрашивал о том, что само собой разумелось, мол, не хотите ли, братцы, завести такой нож, не сложитесь ли сами на него — ему так хотелось услышать от них похвалу. Земляки решили заказать инструмент менкиновской модели. Свои инструменты они будут прятать. Конторе не для чего знать, как они работают. Заработают так куда больше, а труда меньше потратят.
Это были счастливые минуты в жизни Менкины. Но тем дело и кончилось, потому что и за это изобретение владелец остался перед ним в долгу. Менкина придумал еще одну штуку, но не стяжал за нее даже благодарности земляков.
Копченые изделия Свифта — сосиски, колбасы, в особенности колбаса «мортадель», — широко славились, и спрос на них был велик. Ветчина Свифта, столь же превосходная, продавалась плохо, потому что была малопривлекательна на вид. Окорока средней величины, коптившиеся с костями, выглядели неважно. Во время варки кожица со слоем сала отставала от мяса, а мясо некрасиво расслаивалось. Стали ставить опыты. Варили окорока в полотняных мешках, но, чтобы набить такие мешки, требовалось много времени, да и не для всех размеров окороков годились они. Менкину временно перевели в экспериментальный цех. И опять лучшим оказалось его предложение — варить ветчину в особых стальных коробках, частично прессующих мясо в красивые формы и не дающих ему расслаиваться.
За все это Менкина пользовался одной-единственной привилегией: владельцы всегда держали для него место, хотя он имел странную манию ездить домой. Раз в пять-шесть лет его охватывала тоска по родине, и тогда он обычно ранил себе руки. С окровавленной рукой являлся он в контору и кричал служащим, что должен ехать домой, на родину. Мистер Салвирт уже знал эту его манию, очень охотно предоставлял ему отпуск и заказывал, что было нужно, в пароходстве. Менкина почти регулярно уезжал и так же регулярно возвращался на прежнее место, которое держали для него, если не из благодарности, то из опасения потерять отличного работника, посвященного в кое-какие тайны производства. А дома, на родине, Менкину охватывала другая мания — давать в долг деньги и строить. Он начал с избы, рубленой избы, отвечавшей его американским представлениям; потом, все более американизируясь, стал строить летний домик на Грапе. Но всякий раз его планы разбивались. В последний приезд он построил в городе модную белую виллу с плоской крышей, ибо на сей раз американца вдохновляло представление о том, как он будет доживать жизнь обеспеченным рантье. Когда вилла была готова, он велел поднять на флагштоке американский флаг и принял восхищение своих односельчан, а также новых городских знакомых. На самой вершине торжества он отстегнул золотые часы на золотой цепочке и опустил их в карман своему племяннику. При сем случае он сделал юноше длинное и очень продуманное сообщение о конституции США, закончив мыслью, что порядочный человек всегда найдет в мире место, где пустить корни. Затем, мудрый и богатый, каким он казался, Менкина объявил гостям, что возвращается за океан. И на этот раз не усидел дома. Это тем более поразило присутствовавших, что Менкина велел уже вделать в каменный столб ворот эмалированную дощечку с переиначенным на американский лад своим именем:
В том году конец августа был великолепен. Земля высохла — высохло и небо. Дни и ночи надолго установились ясные. Даже сама небесная дева Мария Ченстоховская не закроет поляков покровом влажных туч от немецких бомбардировщиков, — ужасались люди. И сам бог уже не положит на пути неприятельских армий топкие трясины… Остается полякам геройствовать на конях перед танками…
В Словакии немцы еще за несколько недель до войны приказали выровнять и залить асфальтом дороги, подпереть все мосты. По всем дорогам повалили с запада нескончаемые колонны танков, грузовиков, орудий. Днем и ночью гремели стальные чудовища. Дрожали под ними дороги, кирпичные домики давали трещины от сотрясения. В машинах неподвижно сидели солдаты, серые от толстого слоя пыли. Бензинными парами опьяненные танкисты — пот стекал по их лицам, но они его не вытирали — во что бы то ни стало желали сохранить неприступный и геройский вид, возвышающий их над людьми, — тем бы встречать их с распростертыми объятиями! — и над собственной, казалось, усталостью.