И так без конца. До тех пор, пока строчка наконец не принимала должного вида и не становилась на место.
Громоносцев долго, позевывая, смотрел в потолок, потом вышел из класса и, поймав какого-то шкета из младшего отделения, привел его в класс. Привязав к ноге малыша веревку, он лениво жмурился, улыбался и приказывал:
– А ну, мопсик, попляши.
Мопсик сперва попробовал сыграть на Колькином милосердии и взвыл:
– Ой, Коленька! У меня нога болит!
Но Громоносцев только посмеивался.
– Ничего, мопсик, попляши.
В углу за классной доской упражнялся в пении недавно пришедший новичок Бобер. Он распевал куплеты, слышанные где-то в кино, и аккомпанировал себе, изо всей силы барабаня кулаками по доске:
Доска скрипела, ухала и трещала под мощными ударами.
За партой сидел Янкель, рисовал лошадь. Потом рисовать надоело, и, бессмысленно уставившись взором в стенку, он тупо забормотал:
– Дер катер гейт нах хаузе. Дер катер гейт нах хаузе.
Янкель ненавидел немецкий язык, и фраза эта была единственной, которую он хорошо знал, прекрасно произносил и которой оперировал на всех уроках Эланлюм.
В стороне восседали группой одноглазый Мамочка, Горбушка, Косарь и Гога.
Они играли в веревочку.
Перебирая с пальца на палец обрывок веревки, делали замысловатые фигуры и тут же с трудом их распутывали.
Вдруг все, кто находился в классе, насторожились и прислушались. Сверху слышался шум. Над головами топали десятки ног, и стены класса тревожно покряхтывали под осыпающейся штукатуркой.
– Крысу поймали! – радостно выкрикнул Мамочка.
– Крысу поймали! – подхватили остальные и помчались наверх.
В зале царило смятение.
Посреди зала вертелся Воробей и с трудом удерживал длинную веревку, на конце которой судорожно извивалась большая серая крыса.
По стенкам толпились шкидцы.
– Ну, я сейчас ее выпущу, а вы ловите, – скомандовал Воробей.
Он быстро наклонился и надрезал веревку почти у самой шеи крысы.
Раздался визг торжества.
Крыса, оглушенная страшным шумом, заметалась по залу, не зная, куда скрыться, а за ней с хохотом и визгом носилась толпа шкидцев, стараясь затоптать ее ногами.
– О-о-о!!! Лови!
– А-га-а… Бей!
– Души!
– И-и-их!
Зал содрогался под дробным топотом ног и от могучего рева. Тихо позвякивали стекла в высоких школьных окнах.
– О-го-го!!! Лови! Лови!
– Забегай слева-а!
– Ногой! Ногой!
– Над-дай!
Двери зала были плотно закрыты. Щели заткнуты. Все пути отступления серому существу были отрезаны. Тщетно тыкался ее острый нос в углы. Везде стены и стены. Наконец Мамочка, почувствовав себя героем, помчался наперерез затравленной крысе и энергичным ударом ноги прикончил ее.
Мамочка, довольный, гордо оглядел столпившихся ребят, рассчитывая услышать похвалу, но те злобно заворчали. Им вовсе не хотелось кончать такое интересное развлечение.
– Эва! Расхрабрился!
– Сволочь! Надо было убивать?
– Подумаешь, герой, отличился! Этак бы и всякий мог!
Недовольные, расходились шкидцы.
В это время внизу Бобер закончил лихую песенку «Ай-ай, Петроград», загрустил и перешел на романс:
Потом затянул было «Разлуку», но тут же оборвал себя и громко зевнул.
– Пойти потанцевать, что ли, – предложил он скучающим голосом.
– Пойдем, – поддержал Цыган.
– Пойдем, – подхватил Янкель.
– Пошли! Пошли! Танцевать! – оживились остальные.
Янкель помчался за воспитателем и, поймав его где-то в коридоре, стал упрашивать:
– Сыграйте, дядя Сережа. А? Один вальсик и еще что-нибудь.
В Белом зале собралось все взрослое население республики. Шкидцы, как на балу, выбирали партнеров, и пары церемонно устанавливались одна за другой.
Дядя Сережа мечтательно запрокинул голову, ударил по клавишам, и под звуки «Дунайских волн» пары закружились в вальсе.
Собственно, кое-как умела танцевать только одна пара – Цыган и Бобер. Остальные лишь вертелись, топтались и толкали друг друга.
– Синьоры! Медам! Танц-вальс! Верти, крути, наворачивай! – надрывался Янкель, грациозно подхватывая Японца – свою даму – и нежно наступая ему на ногу.
Японец морщился, но продолжал топтаться, удивляясь вслух:
– Черт! Четверть часа вертимся – и все на одном месте!