Он не мог выносить даже запаха «тюленя».
Вид картошки был соблазнителен, но приторный привкус отбивал всякий аппетит. Еошка минуту боролся, наконец отвращение осилило голод, и, подцепив картошку на вилку, он с озлоблением запустил ею по столу.
Желтенький шарик прокатился по клеенке, оставляя на ней жирный след, и влип в лоб Горбушке, увлекшемуся обедом.
Громкий хохот заставил встрепенуться Сашкеца.
Он обернулся, минуту искал глазами виновника, увидел утирающегося Горбушку, перевел взгляд на Японца и коротко приказал:
– За дверь!
– Да за что же, дядя Саша? – пробовал протестовать Японец, но дядя Саша уже вынимал карандаш и записную книжку, куда записывал замечания.
– Ну и вали, записывай. Халдей!
Еошка вышел из столовой.
Кончился обед, а Кузя все никак не мог забыть осьмушку хлеба в кармане Слаенова.
Он не отходил от него ни на шаг.
Когда стали подниматься по лестнице наверх в классы, Слаенов вдруг остановил Кузю.
– Знаешь что?
– Что? – насторожился Кузя.
– Я тебе дам свою пайку хлеба сейчас. А за вечерним чаем ты мне отдашь свою.
Кузя поморщился.
– Ишь ты, гулевой. За вечерним чаем хлеба по четвертке дают, а ты мне сейчас осьмушку всучиваешь.
Слаенов сразу переменил тон.
– Ну, как хочешь. Я ведь не заставляю.
Он опять засунул в карман вынутый было кусок хлеба.
Кузя минуту стоял в нерешительности. Благоразумие подсказывало ему: не бери, будет хуже. Но голод был сильнее благоразумия, и голод победил.
– Давай. Черт с тобой! – закричал Кузя, видя, как Слаенов сворачивает в зал.
Тот сразу вернулся и, сунув осьмушку в протянутую руку, уже независимо проговорил:
– Значит, ты мне должен четвертку за чаем.
Кузя хотел вернуть злосчастный хлеб, но зубы уже впились в мякиш.
Вечером Кузя «сидел на топоре» и играл на зубариках. Хлеб, выданный ему к чаю, переплыл в карман Слаенова. Есть Кузе хотелось невероятно, но достать было негде. Кузя был самый робкий и забитый из всего второго отделения, поэтому так трудно ему было достать себе пропитание.
Другие умудрялись обшаривать кухню и ее котлы, но Кузя и на это не решался.
Вся его фигура выражала унижение и покорность, и прямо не верилось, что в прошлом за Кузей числились крупные кражи и буйства. Казалось, что по своей покорности он взял чью-то вину на себя и отправился исправляться в Шкиду.
Рядом за столом чавкал – до тошноты противно – Кузин сламщик Коренев и, казалось, совсем не замечал, что у его друга нет хлеба.
– Дай кусманчик хлебца. А? – робко попросил Кузя у него, но тот окрысился:
– А где свой-то?
– А я должен новичку.
– Зачем же должал?
– Ну ладно, дай кусманчик.
– Нет, не дам.
Коренев опять зачавкал, а измученный Кузя обратился, на что-то решившись, через стол к Слаенову.
– До завтра дай. До утреннего чая.
Слаенов равнодушно посмотрел, потом достал Кузину четвертку, на глазах всего стола отломил половину и швырнул Кузе. Вторую половину он так же аккуратно спрятал в карман.
– Эй, постой! Дай и мне!
Это крикнул Савушка. Он уже давно уплел свою пайку, а есть хотелось.
– Дай и мне. Я отдам завтра, – повторил он.
– Утреннюю пайку отдашь, – хладнокровно предупредил Слаенов, подавая ему оставшуюся половину Кузиного хлеба.
– Ладно. Отдам. Не плачь.
На другой день у Слаенова от утреннего чая оказались две лишние четвертки. Одну он дал опять в долг голодным Савушке и Кузе, другую у него купил кто-то из первого отделения.
То же случилось в обед и вечером, за чаем.
Доход Слаенова увеличился. Через два дня он уже позволил себе роскошь – купил за осьмушку хлеба записную книжку и стал записывать должников, количество которых росло с невероятной быстротой.
Еще через день он уже увеличил себе норму питания до двух порций в день, а через неделю в слаеновской парте появились хлебные склады. Слаенов вдруг сразу из маленького, незаметного новичка вырос в солидную фигуру с немалым авторитетом.
Он уже стал заносчив, покрикивал на одноклассников, а те робко молчали и туже подтягивали ремешки на животах.
Еще бы, все первое и половина второго отделения были уже его должниками.
Уже Слаенов никогда не ходил один, вокруг него юлила подобострастная свита должников, которым он иногда в виде милостыни жаловал кусочки хлеба.
Награждал он редко. В его расчеты не входило подкармливать товарищей, но подачки были нужны, чтобы ребята не слишком озлоблялись против него.
С каждым днем все больше и больше запутывались жертвы Слаенова в долгах, и с каждым днем росло могущество «великого ростовщика», как называли его старшие.