А великий ростовщик бесновался.
Часто, лежа в спальне, он вдруг поднимал свою лоснящуюся морду и громко выкрикивал:
– Эй, Кузя! Раб мой!
Кузя покорно выскакивал из-под одеяла и, дрожа от холода, ожидал приказаний.
Тогда Слаенов, гордо посматривая на соседей, говорил:
– Кузя, почеши мне пятки.
И Кузя чесал.
– Не так… Черт! Пониже. Да не скреби, а потихоньку, – командовал Слаенов и извивался, как сибирский кот, тихо хихикая от удовольствия.
Ежедневно вечером за хлеб нанимал он сказочников, которые должны были говорить до тех пор, пока Слаенов не засыпал.
Доход Слаенова с каждым днем все рос. Он получал каждый день чуть ли не весь паек школы – полтора-два пуда хлеба – и кормил старших. За это старшие устраивали ему овации, называли его «Золотым тельцом» и «Хлебным королем».
Слаенов был первым богачом не только в Шкиде, но, пожалуй, и во всем Петрограде.
Так продолжался разгул Слаенова, а между тем нарастало недовольство.
Все чаще и чаще на кухне у Янкеля собиралась тройка заговорщиков.
Там, за прикрытой дверью, за чаем с хлебом и сахарином, обсуждались деяния Слаенова.
– Ой и сволочь же этот Слаенов, – возмущался Мамочка, поблескивая одним глазом. – Я бы его сейчас отдул, хоть он и сильнее меня!
– И ст-т-оит. И ст-т-оит, – заикался Гога, но Янкель благоразумно увещевал:
– Обождите, ребята, придет время, мы с ним поговорим.
Тройка эта показала Слаенову свои когти. Однажды, когда он попытался заговорить с Мамочкой и ласково предложил ему сахарину, тот возмутился.
Прямолинейный и страшно вспыльчивый Мамочка сперва покрыл Слаенова крепкой руганью, потом начал отчитывать:
– Да я тебя, сволочь несчастная, сейчас кочергой пришибу, ростовщик поганый! Обокрал всю школу. Ты лучше со мной и не разговаривай, парша, а то, гляди, морду расквашу!
Нападение было неожиданным. Мамочка искал только предлога, а Слаенов никак не думал, что противники окажутся такими стойкими и злобными.
Скандал произошел в людном месте. Кругом стояли и слушали рабы и одобрительно, хотя и боязливо, хихикали.
Слаенов так опешил, что даже не нашелся, что сказать, и, посрамленный, помчался в четвертое отделение.
Там он сел в углу и сделал плачущее лицо.
– Ты чего скуксился? – спросил его Громоносцев.
Слаенов обо всем рассказал.
– Понимаешь, Мамочка грозится побить, – говорил он и щупал глазами фигуры своих телохранителей, но те смущенно молчали.
Тут Слаенов впервые почувствовал, что сделал крупный промах.
Он считал себя достаточно сильным, чтобы заставить Громоносцева и всю компанию приверженцев повлиять на их одноклассника Мамочку, но ошибся. Мамочку, по-видимому, никто не решался трогать, и это было большим ударом для Слаенова.
Он сразу почувствовал, во что может превратиться маленькое ядро оппозиции, и поэтому решил раздавить ее в зародыше.
Но начал он уже не с Мамочки.
Янкель только что вошел в класс. В руках его была солидная краюха хлеба, которая, по обыкновению, осталась от развески.
Он собирался пошамать, но, увидев Слаенова, нахмурился.
– Долго ты здесь будешь шляться еще? – угрюмо спросил он ростовщика среди наступившей гробовой тишины, но вдруг, заметив в руках Слаенова карты, смолк.
В голове родилась идея: а что, если попробовать обыграть?
Расчет Слаенова оказался верен: в следующее же мгновение Янкель предложил сыграть в очко.
Игра началась.
Через час, после упорной борьбы, Янкель проиграл весь свой запас и начал играть на будущее.
Игра велась ожесточенно. Весь класс чувствовал, что это не просто игра, что это борьба двух стихий. Но Янкелю в этот день особенно не везло. За последующие два часа он проиграл тридцать пять фунтов хлеба, двухмесячный паек. Слаенов предложил прекратить игру, по Янкель настаивал на продолжении.
С трудом удалось его успокоить и увести в спальню.
Маленький, лоснящийся, тихий паучок победил еще раз.
Утром Янкель встал с больной головой. Он с отчаянием вспомнил о вчерашнем проигрыше.
На кухне он заглянул в тетрадку и решил на риск назначить дежурным по кухне вне очереди Мамочку. Так и сделал.
Сходили с ним в кладовую, получили на день хлеб и стали развешивать.
Янкель придвинул весы, поставил на чашку четверточную гирю, собираясь вешать, и вдруг изумился, глядя на Мамочкины манипуляции.
Тот возился, что-то подсовывая под хлебную чашку весов.
– Ты что там делаешь?
– Не видишь, что ли? Весу прибавляю, – рассердился Мамочка.
– Что же, значит, обвешивать ребят будем? Ведь заскулят.
– Не ребят, а Слаенова… Все равно ему пойдет.
Янкель подумал и не стал возражать.