– Отлично! – воскликнул один из близнецов. – Пусть жирок нагуливает, а потом мы его заколем, как всех остальных. Славное выйдет жаркое к Покаянному дню!
– Остальные умерли своей смертью, – успокоил Локка второй Санца. – Ты не бойся, мы тебя не тронем. Вот, съешь лучше хлебушка.
Под опекой отца Цеппи Локку жилось вольготно. Вкусной еды и чистой одежды хватало, кровать была мягкой и удобной, а по ночам ему не угрожало ничего, кроме беззлобных проказ братьев Санца. И все-таки легкой жизнью назвать это было нельзя.
В первые же дни Локка научили изображать послушника Переландро, а последующие уроки стали сложнее и труднее. Безглазый священник ничем не походил на Воровского наставника: он не позволял близнецам запугивать Локка и не грозил мясницким ножом за ослушание. Нет, он просто… расстраивался. Отец Цеппи обладал некой волшебной силой: на ступенях храма он с невероятным искусством – то рассудительными доводами, то пылкими воззваниями к богам, то нравоучительными наставлениями – заставлял прохожих расставаться с деньгами, а когда обучал Локка секретам своего мастерства, то так разочарованно вздыхал, удивляясь непониманию своего питомца, что это было хуже всяких побоев.
В общем, к новой, странной жизни Локк привыкал с трудом. Огорчать Безглазого священника он опасался, не сомневаясь, во что это выльется (шею Локка обвивал шнурок, на котором висел кожаный мешочек с акульим зубом – зловещая метка смерти), однако самого отца Цеппи не страшился. Кряжистый бородач искренне радовался, когда Локк правильно выполнял порученное ему задание, а его похвала согревала не хуже солнечных лучей. Иными словами, для воспитания своих питомцев Безглазый священник пользовался всего лишь резкой сменой настроений, переходя от безмерного разочарования к глубокому удовлетворению.
День за днем Локк осваивал тонкости умывания, одевания и кулинарии, заучивал заповеди ордена Переландро и правила поведения за столом, запоминал, что означают флажки на каретах и гербы на доспехах охранников, знакомился с историей Храмового квартала и его достопримечательностями.
Грамота, письмо и счет оказались самым сложным делом. На изучение этих премудростей отводилось по два часа в день, до и после сбора подаяний на ступенях храма. Вначале Локку пришлось изрядно потрудиться, запоминая тридцать букв теринского алфавита и с помощью груды фишек осваивая основы сложения. Он раз за разом повторял буквы и выводил их на дощечке, так что они ему даже снились. Отец Цеппи научил своего подопечного складывать буквы в слова – сначала короткие, потом подлиннее, – а затем показал, как составлять из слов простые предложения.
После этого каждое утро Безглазый священник оставлял Локку письменное задание, которое мальчик должен был сначала прочесть и лишь после этого приступить к завтраку. Когда короткие фразы больше не докучали Локку, ему пришлось заняться арифметическими задачами, записанными мелом на грифельной доске, – отец Цеппи требовал выполнять их письменно, а не в уме.
– Отними двенадцать от двадцати шести, – потребовал отец Цеппи однажды осенним вечером.
Ранняя осень в Каморре выдалась необычно приятной; горожане наслаждались теплыми ясными днями и прохладными ночами. В тот вечер отец Цеппи играл с Галдо в «погоню за герцогом», в перерывах между ходами задавая Локку задачки на сложение и вычитание. Все трое сидели за кухонным столом, под золотистым светом роскошной алхимической люстры, а Кало, пристроившись у кухонного комода, рассеянно перебирал струны обшарпанной мандолы, называемой еще дорожной лютней.
Локк старательно вывел цифры на грифельной доске, повернул ее к отцу Цеппи и объявил:
– Четырнадцать.
– Отлично! – кивнул Цеппи. – А теперь прибавь двадцать один к тринадцати.
– Вперед! – воскликнул Галдо, передвигая одну из фигур по клеточкам игральной доски. – Вперед, за короля Галдо, не щадя живота своего!
– Тут-то он голову и сложил, – ответил Цеппи, делая ответный ход.
– Пока вы там бьетесь не на жизнь, а на смерть, я подходящую песню вспомнил, – заметил Кало и, перебирая струны мандолы, высоким голосом негромко затянул:
Галдо кашлянул, задумчиво разглядывая фигуры на доске, и присоединился к брату; их голоса тут же сплелись в идеальной гармонии: