В лаборатории он уложил Нэтти, расстегнул рукав и обнажил тонкую руку - еще тоньше, чем у Мэнни, даже не верится, что в ней умещаются кость и мышцы. Нашел блестящую штуковину, вживленную в сгиб локтя, куда вставляется игла для переливания крови. И лишь теперь понял: с телом Нэтти происходит нечто дотоле им не виданное, словно из некогда надутого до упругости шарика вышло изрядное количество воздуха, отчего тот одряб, сморщился. Конечно, он помнил ее кожу, упругие мышцы, фигуру, которую так легко принять за мужскую, отчего он и впал в заблуждение во время их первого полета на Марс, принимая Нэтти за хрупко сложенного юношу.
- Нет! Шалишь! - Александр Александрович принялся снимать пиджак и рубашку. Свежая кровь есть, много свежей крови, как раз достаточно, чтобы.
- Они договорились, - опять же неестественно ясно и четко прозвучали слова Нэтти. Губы не шевелились. Мыслеречь. - Решение принято в пользу Европы. Поддержка будет оказана ей. Резидентам дано распоряжение полностью передать радиирующие и ракетные технологии ведущим европейским ученым.
«Ты бредишь!» - хотелось выкрикнуть ему, тем сильнее и отчаяннее, что слова Нэтти подтверждали его сомнения в честности игры, которую затеяли звездные пришельцы с человечеством и в которую вовлекли его, соблазнив благородной целью спасения их цивилизации.
- Мы всегда так действовали, - продолжила мыслеречь Нэтти. - Выбирали одну, только одну цивилизацию и передавали ей часть своих знаний, технологий, разыгрывая из себя богов, и помогали ей стать единственной, уничтожив в войнах соперников. Это очень важно для наших систем управления развитием - субъект воздействия должен быть единственным. Но все заканчивалось катастрофами. Всегда заканчивалось гибелью. Атлантида, Му, Гиперборея, Египет. множество иных величайших цивилизаций, о которых не осталось и следа. Нельзя управлять чужой историей. Но мы вновь и вновь пытаемся это делать. У нас появилась надежда, когда земной ученый Маркс открыл законы развития человеческого общества, а ты разработал тектологию…
- Ты бредишь! - прервал ее Александр Александрович. - При чем тут Маркс?! При чем тут тектология?! Ваши знания. они не сопоставимы с нашими! Сейчас, милая, подожди, подожди, - в цилиндры закачивалась его кровь. Много крови. Голова кружилась, в глазах мельтешили черные пятна, но он не поворачивал рычажок. Еще. еще чуть-чуть.
- Нет никаких знаний, - сказала Нэтти. Или это бред? Теперь его собственный?! Александр Александрович щелкнул рычажком. Аппарат приготовления донорской жидкости загудел. - Мы тысячи лет ничего не можем придумать, ничего не можем изобрести. Все, чем мы располагаем, взято, украдено у вас. у человечества. Как мы взяли у вас технологию социальных революций, чтобы направить вашу историю в нужном. нужном нам. - паузы мыслеречи становились чаще, состояние Нэтти ухудшалось.
Малиновский, шатаясь от кровопотери, вернулся к ней, потянул провод и вставил штуцер в разъем на сгибе локтя Нэтти.
- Все будет хорошо, все будет хорошо. - он притронулся к ее плечу и чуть не вскрикнул от ужаса: плоть окончательно утратила упругость, став желеобразной.
- Как и твоя тектология. Мэнни должен был изучить. понять. но это оказалось сложным. слишком сложным для нас. мы всего лишь хотим. хотим. жить. жить всегда. бессмертия. как ваши боги.
Мыслеречь оборвалась. Будто вырвали провод из передатчика. Огненная игла пронзила грудь Нэтти. Малиновский резко оглянулся. В дверях стоял инженер Мэнни собственной персоной. Нелепый и несуразный в человеческой маске, которую напялил в великой спешке, от чего лицо неестественно перекосилось, пошло складками. В руке Мэнни сжимал нечто похожее на пистолет с чересчур длинным и раздутым стволом.
Губы Мэнни шевельнулись, но ничего членораздельного не сорвалось с его уст. Шипение. Жутковатое, как шипение разъяренной кобры.
Малиновский, сжимавший запястье Нэтти, вдруг ощутил, что дряблая плоть окончательно раскиселивается, оплывает, становится вязкой, стекает между его пальцев. Александр Александрович отскочил от Нэтти, с телом которой происходил чудовищный метаморфоз. Плоть колыхалась, будто нечто пыталось вырваться изнутри, затем вспухла чудовищным волдырем и лопнула, разбросав тучу брызг.
Из ошметок разорванной в клочья оболочки поднялось то, что в ней всегда пряталось.